Русский ад. Книга первая - [152]

— Беловежье — это второй Чернобыль, — заметил Яковлев, принимаясь за ростбиф. — Никто не знает, что страшнее…

— Страшнее Чернобыль, — махнул рукой Горбачев, — там все было отрывочно и нелепо! Главный инженер… Дятлов, я даже фамилию, кстати, запомнил, был связан то ли с ГРУ, то ли с Комитетом, хотя какая, хрен, разница? А умник какой-то, генерал (кто — не знаю, не докопались), отдает приказ: снять дополнительную энергию. Логика такая… — Горбачев взял в руки стакан сока. — Если завтра война, заводы, разумеется, мы эвакуируем. А как быть с реактором? Он что, врагам достанется? Вместе с электричеством? Взорвать его невозможно. Значит, что? Будем врагов снабжать советской, бл, электроэнергией?

Уперлись в вопрос. Специалисты считают: реактор можно заглушить, но в запасе должно быть сорок секунд, не меньше, чтобы запустился дизель-генератор. Рубашка реактора будет охлаждаться, и — процесс пошел. Где их найти, эти секунды? Вот Дятлов… по рекомендации Комитета, как я понимаю, упражнялся. По ночам. Сука, — почему у них все по ночам? А пока маневрировали — упустили запас стержней. Ну, и полыхнуло!

— Я, Михаил Сергеевич, вот о чем думал недавно…

— Мы ж в кругу, говори…

— Горбачев ведь с Чернобыля начался.

— То есть?.. — протянул он.

— Доверие к Горбачеву.

— А, доверие…

— Доверие.

Горбачев оживился:

— Ты Андрея Мягкова знаешь? Актера?

— Кто не знает?.. — удивился Яковлев.

— Так вот, он художник хороший оказался. Картины рисует.

— Да? Не знал.

— И я не знал. А он, значит, нарисовал мой портрет и захотел мне его подарить. Времени нет совершенно, но Раиса Максимовна сбивает с толку: пусть приедет, подарит!

Я уступил.

— Привез?

— Погоди, подходим. Супруга у Андрея тоже актриса, я и не знал. Милая такая женщина.

Сдирает Мягков простынку. Театрально так, с выражением. Смотрю и аж присел: Христос рвет себе вены и мажет Горбачеву лоб. Кровью, представляешь?

— Ого!

— Я зеленею. Раздавлен вдребезги. Ей-богу: чуть не упал!

— Почему? — притворно изумился Яковлев.

— Зеленею, да. Хочешь сказать, говорю Андрею, Бог шельму метит? А?

Но здесь вмешалась Раиса и все объяснила. Осторожней, говорит! Ты, Михаил Сергеевич, не так понял. Это Бог тебя благословляет. На реформы. На перестройку.

Ая чуть было не дал отпор, представляешь? Раиса подстраховала. — Горбачев встал и вызвал секретаря.

— Водку принеси.

— «Московскую», — подсказал Яковлев.

— «Московскую», понял?

Горбачев вернулся за столик с закуской.

— А почему доверие и Чернобыль, — да потому, что не скрыли, это не «Маяк», где все засекретили. И не Байконур, когда Неделин погиб.

— Только саркофаг был не нужен, Саша, — вдруг тихо сказал Горбачев.

— Как не нужен? — не понял Яковлев.

— Совсем. Мы входили тогда в новое мышление, но до конца не вошли.

— Так там… люди погибли… — напомнил Яковлев.

— Солдаты. Много солдат.

Горбачев задумчиво копался в салате, а Александр Николаевич вдруг отложил вилку в сторону:

— Не пойму что-то. Если саркофаг не нужен, зачем тогда его строить?

Горбачев молчал. Он пожалел вдруг, что начал этот разговор. Были такие тайны, с которыми нельзя расставаться.

— Солдатиков я и сам видел, — говорил Яковлев. — Идут, дети, строем, песню поют, в гимнастерках, с лопатами… по два, по три часа были возле реактора… «Помрут же, — говорю маршалам, — хоть бы спецзащиту какую выдали…» А Соколов и его адъютанты не понимают, что я от них хочу: «Они ж солдаты…»

— Солдат не жалели, — кивнул Горбачев. — Зато мы не нагнетали. Я сказал: 50 миллионов кюри. Зачем нагнетать?

И выступил не сразу. Потому что было там от 8 до 9 миллиардов. Так Легасов сказал. Все топливо вдребезги, пустой реактор. Ну, может, 3–4%. Велихов, поскребыш, хитрил и дергался. А Легасов сразу сказал: это мировая катастрофа. Взрыв был термоядерный, до стратосферы.

— И солдаты…

— Погибли, хочешь сказать? Да, погибли. А саркофаг — чтоб успокоить. Представляешь, мы бы сказали: 8–9 миллиардов? Да против нас бы танки ввели. Схлопотали из-за Горбачева конец человечества…

А на хрена мне такая слава?

Я, конечно, — помедлил Горбачев, — не освобождаю себя… от ответственности. А кто-нибудь знает, что пережил тогда Горбачев? Как тяжело было?

Парни из «Курчатова» там, в реакторе, просверлили дырочку, Саша. Крошечная такая дырочка, — Горбачев скрутил «дырочку» из пальцев и показал ее Яковлеву. — Чечеров был у них. Константин, по-моему… Он внес. Предложил. И просверлили. А реактор пуст. Но я, Саша, человек, который способен улавливать все движения в обществе и не только улавливать, а нормально их воспринимать. И сейчас я тоже не могу не реагировать на движение вспять, тем более — трех таких республик… — Горбачев опять вдруг завелся, но на его пульте с телефонами в этот момент пискнула кнопка приемной. — А что ж нам водку-то не несут?..

— Может, забыли?

— Я им дам «забыли», — пригрозил Горбачев, но в этот момент на пульте с телефонами пискнула красная кнопка.

— Что? — вздрогнул он.

— На городском — Шушкевич, Михаил Сергеевич.

— Шушкевич?

— Так точно, — докладывал секретарь. — На городском.

Горбачев редко пользовался городскими телефонами.

— Погоди, а как его включать-то?

— Шестая кнопка справа, Михаил Сергеевич.