Русские вольные каменщики - [2]
Те же мысли мы находим в записках Михайловского-Данилевского, не смотря на признание, что ревностным масоном он не был и потому ему не для чего брать на себя защиту этой секты.[3]
Идея «духовного строительства», взаимного нравственного совершенствования и поддержки, распространения начал религиозной терпимости и пр., попав на нетронутую почву, получила особую чистоту в понимании русских вольных каменщиков. И вся их масонская работа, с первых шагов до момента запрещения в 1822 году, освещена «исканием истины», даже когда дело шло лишь о ритуалах, степенях или других тайных познаниях.
Не излагая истории русского масонства, что не может быть задачей краткого очерка, я только намечу путь его развития.
С той поры, как масонство окрепло, т. е. с начала царствования Екатерины II, начинаются искания «истинной системы». Наибольшее распространение получила трехстепенная система масонства, возглавленная Елагиным. Но, почти одновременно с нею, в Россию было занесено семистепенное масонство, называвшееся Циннендорфским. Оно получило также большое распространение, и в 1776 г. глава его, Рейхель, сделал попытку придти к какому-нибудь соглашению с Елагиным. Соглашение это состоялось, но продержалось недолго: в том же году последовал раскол. После этого поиски истины направляются в сторону Швеции, влияние которой продержалось в течение нескольких лет. Затем, с переходом первенства в делах масонских из Петербурга в Москву — снова берет верх немецкое влияние. Оно и преобладало до закрытия лож и разгрома предприятий Новикова. При восстановлении масонства в первые годы царствования Александра первенство снова оказалось за Шведской системой, и все существовавшие ложи объединились под главенством Великой Директориальной Ложи Владимира к Порядку. Но, по мере роста и распространения лож, накапливалось и недовольство многостепенной системой и высшим управлением, и в 1815 году произошел раскол, после чего численное и моральное преимущество перешло к вновь образованному союзу Великой Ложи Астреи, который вернулся к трехстепенному масонству.
Такова схема: искание истины, в данном случае — в системе, подчинение то одному иностранному влиянию, то другому, соединение, затем раскол, опять искания и т. д. Эти поиски истинного масонства выражены в одном из ответов Н. И. Новикова Шешковскому, в котором он передал сказанное ему Рейхелем: «…Но ежели увидишь, что чрез самопознание, строгое исправление самого себя, по стезям христианского нравоучения, в строгом смысле не раздельно ведущее; чужду всяких политических видов и союзов, пьянственных пиршеств, развратности нравов членов его; где говорят о вольности такой между масонами, чтобы не быть покорену страстям и порокам, но владеть оными, такое масонство или уже есть истинное или ведет к сысканию и получению истинного, что истинное масонство есть, что оно весьма малочисленно, что они не стараются нахватывать членов, что они по причине великого в сии времена распространения ложных масонов весьма скрытны и пребывают в тишине: ложные масоны всего этого не любят».[4]
Был пройден длинный путь, пока, наконец, сложилось убеждение, что масонский ритуал, говоря словами Феслера, должен быть «только поучительными образами, рассчитанными на благороднейшие чувства людей, образами, через посредство которых познанная разумом сущность масонства делается ближе к сердцу, согревает и одушевляет его».[5]
Внешность, различные системы и влияния не нарушали, однако, внутренней общности русского масонства. Любопытно, например, отметить, что три столпа масонства конца XVIII века — Новиков, Шварц и Н. Трубецкой — принадлежали к трем различным оттенкам ордена. Шварц был масоном германского строгого наблюдения, Трубецкой — масоном шведской системы, Новиков — циннендорфцем. Равнодушные к спорам о значении системы, по которой работали, они за нее не стояли, а держались ее лишь как средства общения с масонским миром.[6]
Названным трем лицам и их ближайшим друзьям и соработникам мы и обязаны тем, что «русское масонство выделилось из западно-европейского, подчинилось условиям русского общества, сузило свои цели, сделалось выражением того общественного движения, которое до тех пор смутно сознавалось в обществе и которое нашло для себя наконец точку опоры в масонстве».[7]
В этом смысле отвечали сами московские вольные каменщики герцогу Брауншвейгскому: «В масонстве надо отличать два предмета. Внешность его, то есть степени, обряды и вообще организация — дело чисто условное и должны изменяться, согласуясь с обстоятельствами времени, если желать, чтобы оно приобрело влияние на мнения и истребляло предрассудки. Но сущность масонства не изменяется, и происходит оно от отдаленной древности, особенно в трех первых его степенях».[8]
Принимая все это во внимание, я считала бы правильным рассматривать русское масонство XVIII века, как нечто целое, не разбивая его на системы, которые не оказывали большого влияния на его сущность, и не разделяя на два периода, которые могут быть намечены лишь искусственно. Перерыв широкой деятельности вольных каменщиков, обусловленный запрещением лож Екатериной II и молчаливым подтверждением этого запрета при Павле, — следует рассматривать, как явление порядка внешнего, а не внутреннего. Если подходить к вопросу не с целью изучения систем и послушаний, а особо интересуясь личностью и составом деятелей, которые направляли интересы массы вольных каменщиков, то преемственность масонства XIX в. от масонства конца XVIII в. совершенно ясна. Между московским розенкрейцерством последних десятилетий XVIII в. и мистическим направлением Лабзинского кружка устанавливается некоторая внутренняя связь, если мы обратимся к деятелям того и другого, хотя бы к тому же О. А. Поздееву, розенкрейцеру и видному масону Новиковского времени, который при вторичной вспышке масонской деятельности, остается все тем же руководителем-мистиком. А сыновья его и И. П. Тургенева, так же как и сын И. Г. Шварца, отмечены в летописях масонства XIX века.
