Русские в начале осьмнадцатого столетия - [34]

— И я также, государь мой Андрей Степанович, — отвечала Ханыкова, вставая, — с великой сатисфак-циею вижу, что и вы совершенно здоровы, в чем я, признательно скажу, начинала уже сомневаться. В последний раз, на ассамблее у Стрешневых, вы дали мне ваш пароль' посетить меня, и вот уже скоро две недели…

— Прошу экскузовать меня, Аграфена Петровна: я несколько раз хотел к вам презентоваться2, но все это время так был занят службою…

— То есть гуляли, веселились… Ну, да Бог вас простит!.. Прошу покорно садиться!

Обиняков взглянул исподлобья на Мамонова, лукаво улыбнулся и взялся за свою шапку.

— А вы куда, Ардалион Михайлович? — сказала Ханыкова. — Побудьте с нами.

— Коли вам это угодно, Аграфена Петровна, — промолвил Обиняков с той же самой двусмысленной улыбкою, — так я с моим удовольствием!.. Мне торопиться некуда.

— Я приехал к вам, государыня моя, — сказал Мамонов, садясь подле хозяйки, — во-первых, для того, чтоб отдать вам мой всенижайший респект, а во-вторых, чтоб поздравить…

— Поздравить? С чем?

— Как с чем? Ведь ваша племянница, Ольга Дмитриевна, выходит замуж.

— Оленька выходит замуж! С чего вы это взяли?

— Я слышал от верных людей.

— Помилуйте! Да ее даже нет и в Москве: она уехала в деревню к своему родному дяде, Максиму Петровичу Прокудину.

— Может быть, Аграфена Петровна, вам не угодно разглашать о помолвке Ольги Дмитриевны и я поступаю весьма неполитично, говоря об этом, но, воля ваша, когда сам жених объявляет, что дело уже кончено…

— Сам жених!.. Ах, Боже мой! Да неужели в самом деле Максим Петрович, не сказав мне ни слова, просватал племянницу?

— И я также, сударыня, — прервал Обиняков, — слышал кой-что об этом стороною.

— Что вы говорите?!

— Я ужинал вчера у Лаврентия Никитича Рокото-ва, а у него был князь Андрей Юрьевич. Опи изволили немного подгулять, и Лаврентий Никитич, этак между речей, проговаривал, что свадьбы дальше Фоминой недели откладывать не должно, а то, дескать, чего доброго, тетушка как-нибудь и разобьет. От этой, дескать, Аг-рафены Петровны Ханыковой все станется. А ведь, кажется, сударыня, окромя вас никакой Аграфены Петровны Ханыковой в Москве нет, а у вас одна только племянница Ольга Дмитриевна.

— Возможно ли! Так это правда?

— Видно, что так.

— Да за кого же ее выдают?

— За какого-то князя, — сказал Мамонов. — Вспомнить не могу… Шпанского!.. Гипшанского…

— Должно быть, — прервал Обиняков, — за князя Андрея Юрьевича Шелешпанского.

— Да, точно так!

— Ах, бедная Оленька! — вскричала Ханыкова, всплеснув руками. — Да ведь этот Шелешпанский совершенный мужик, дурачина!..

— Так вы его знаете? — спросил Мамонов.

Я только один раз его видела. Года два тому назад он приезжал к нам торговать деревню. Господи Боже мой!.. Что за фигура, какие ухватки! А уж глуп-то как!. Представьте себе: для первого знакомства стал нам рассказывать, как у него украли ветчину, а там принялся хвастаться своим конским заводом, да такие речи начал говорить, что я из комнаты вон ушла… И я должна буду называть этого человека моим племянником!

— А почем звать, Аграфена Петровна? Ведь насильно венчать никого нельзя; и если этот жених не понравится Ольге Дмитриевне…

— Так она будет втихомолку плакать, зачахнет с горя, а все-таки выйдет за него замуж. Вы не знаете Оленьки: ведь это ангел во плоти; ей и в голову не придет, что она может не повиноваться своему дяде. Оленька же привыкла его любить и почитать как отца родного…

— Да что ж это вздумалось вашему братцу? Неужели он не мог найти лучшего жениха для своей племянницы?

— Женишок-то, сударь, хорош, — прервал Обиняков, — четыре тысячи душ.

— Нет, тут есть что-нибудь другое, — подхватила Ханыкова. — На одно богатство Максим Петрович никогда бы не польстился.

— Богатство само по себе, да ведь не худо и то, сударыня, коли мою родную племянницу станут княгиней величать.

— И, полноте, Ардалион Михайлович! Да что такое князь Шелешпанский?

— Шелешпанский! — повторил Мамонов. — Позвольте, позвольте!.. Да у меня, кажется, в списке есть какой-то князь Шелешпанский.

— В каком списке? — спросила Ханыкова.

— А вот изволите видеть: я здесь прикомандирован к Сенату ради того, чтоб забирать и рассылать по полкам всех дворян, которые или вовсе еще не служили, или еще в силах продолжать службу. По этой-то оказии и выдан мне регистр разным лицам, и, помнится, в числе их… Да вот постойте — я посмотрю…

Мамонов вынул из кармана исписанный кругом лист бумаги и начал читать про себя.

— Ну да, — вскричал он, — так и есть: «Князь Андрей Шелешпанский, тридцати осьми лет, по разрядам писан был в московском жилецком войске новиком, проживает в своих отчинах и бывает наездом в Москве». Ну что — он ли это?

— Он и есть, — сказал Обиняков.

— Так не беспокойтесь, Аграфена Петровна, — продолжал Мамонов, — что будет впереди, я не знаю, но по крайней мере теперь этому князю Шелешпанскому жениться будет некогда. Да что, он в Москве? — промолвил Мамонов, обращаясь к Обинякову.

— Как же! Я с ним вчера ужинал у Лаврентия Никитича Рокотова.

— А где он живет?

— Кто, сударь? Лаврентий Никитич?

— Нет, этот князь Шелешпанский?

— А кто его знает! Чай, где-нибудь на подворье… Помнится, он всегда останавливается по Троицкой дороге, у Креста.