Русские в Берлине - [40]
«Близ Франкфурта-на-Одере наши части отразили все атаки противника. Здесь, восточнее Берлина, на рубеже Фюрстенвальде – Штраусберг – Бернау, произошло жестокое сражение. Атаки на эти города были отражены с тяжелыми для противника потерями». (Коммюнике немецкого Верховного командования от 24 апреля 1945 г.)
22 апреля 1945 года
«В воскресенье на Каульсдорф упали первые снаряды. Я отправился на велосипеде проведать своих прихожан в их бункерах и подвалах. Где мог, отправлял службу. Она состояла из проповеди, гимна и вознесения молитвы Господу. Полагаю, что эти службы значили для моего прихода больше, чем вся моя пастырская забота за целый год. Когда, во второй половине дня, первые русские батареи подтянулись к деревне и крики раненых в подвалах нельзя было более игнорировать, мы с диаконисой решили обратиться к русскому офицеру. Я сказал ему, что являюсь деревенским пастором, а со мной служительница прихода. Мы попросили разрешения перевязать раненых мирных жителей. Он согласился, но предупредил, что расстреляет нас, если мы будем замечены в шпионаже. После чего мы ходили повсюду, перевязывая раны, пока у нас не закончились бинты. Затем вернулись в церковь.
Пришедшие русские солдаты попросили у нас часы, но не тронули ни единой женщины. И все равно это было долгое и тревожное ночное бдение. Только на следующее утро, когда русские прошли через Каульсдорф, у нас сложилась ясная картина о степени разрушений и количестве убитых и раненых. Я собрал нескольких профсоюзных активистов, чтобы устроить облаву на уцелевших нацистов, и посвятил их в подробности дела. Я пообещал замолвить за них слово перед Богом, если они присмотрят за ранеными и похоронят умерших в церковном дворе. Как и повсюду, в те последние дни нацистского режима некоторые из высших чиновников совершили самоубийство, включая руководителя «Христиан Германии», неоднократно доносившего на меня в гестапо. Он был одним их тех простоватых и искренне верующих людей, ставших фанатичными нацистами. Я немедленно объявил собравшимся членам партии, что не испытываю к ним ненависти и не жажду мести и что все мы должны теперь постараться залечить раны и восстановить разрушенное» (Грубер, цитата из работы).
Официальный берлинский отчет приводит следующее классическое сообщение: «Пожарной службе Берлина приказано вывести из города 1400 пожарных машин».
На самом деле такой приказ был отдан начальнику пожарной службы Берлина, генерал-майору полиции Вальтеру Гольдбаху, в 9:00 утра 22 апреля. Ранее Гольдбах высказал предположение, что пожарные бригады невозможно использовать во время боев в Берлине и что все машины будут неминуемо уничтожены огнем артиллерии. Но в полдень приказ отменили. Как бы там ни было, о нем были извещены не все бригады; с другой стороны, служащие пожарного депо в восточной части города не слышали об отмене приказа или не приняли его к сведению и направились в сторону Гамбурга. Многим удалось проскочить; другие смогли добраться до таких мест, как Брауншвайг и даже Пиннеберг у Гамбурга.
Что касается 1400 пожарных машин, упомянутых в берлинском отчете, то число их сильно преувеличено: на тот момент на ходу оставалось не более 700. Более того, как мы видели, центральные и западные бригады оставались на своем посту. Не имея возможности справиться с бесчисленными пожарами, вызванными непрекращающимися обстрелами, бригады сосредоточились в основном на спасении людей из горящих домов и рушащихся подвалов. Им хватило воды до самого конца. Несколько уцелевших насосов могли качать воду из прудов и резервных хранилищ (специальных котлованов, вырытых рядом с дорогами). В последние несколько дней пожарные бригады больше не получали приказов. Они просто тушили пожары, когда обнаруживали их.
Последний пожар устроила сама пожарная служба. Во дворе ее штаб-квартиры, учрежденной в 1850 году, офицеры сожгли все дела и документы. Причиной такой предосторожности стало то, что гитлеровский режим присвоил всем пожарным так называемый боевой статус. Они носили зеленую униформу, называли себя пожарной полицией (соответственно их начальник был генерал-майором полиции) и, с 1938 года, составляли четвертую ветвь полицейских сил. И действительно, русские арестовывали каждого пожарного в зеленой форме. Они также реквизировали все пожарные машины. Берлинский пожарный, проведший четыре года в России в качестве военнопленного, сообщил, что видел городские пожарные машины в Таллине и в Москве. (Информация получена из бесед с пожарным инспектором Хохнером из Берлина; бывшим начальником пожарной службы Нольте из Берлина; главным начальником пожарной службы Бухером из Кельна.)
Но вернемся к полковнику Волерману:
«Я осматривал позиции в Вульхайде и установил контакт с расположенными там зенитными расчетами. Поскольку обе «наши дамы» вернулись из своего бункера, я приказал своему штабу оставить коттедж и перебраться в подвальную прачечную, под самим старинным домом. Тем временем русские не прекращали засыпать снарядами территорию вокруг нашего командного поста. Поскольку многие дети работников из нашего дома по-прежнему беззаботно играли на улице, я обратил внимание одной из их матерей на грозящую им опасность. Эта добрая женщина, коренная жительница Берлина, уперлась в бока своими сильными руками и сказала: «Да бросьте вы, эти мелкие взрывы просто ерунда. Мы видали и не такое».
