Русские в Берлине - [32]

Эта «альтернатива» попросту свелась к фанатичной обороне Вейдлингом столицы вплоть до того момента, когда русские добрались до самого бункера фюрера. Повествование генерала заканчивается описанием характера Гитлера, который, каким бы отвратительным Вейдлинг его ни считал, все же не побудил его выразить активный протест:

«Безграничные амбиции фюрера стали источником всех его преступлений и, одновременно, его иллюзией, будто моральным являлось то, что он сам считал таковым. Мои личные наблюдения в последние дни Третьего рейха только подтвердили общее мнение, что фюрер психически болен. Не может быть другого объяснения поведению человека, даже фанатично приверженного идее, который, образно говоря, пытается потушить пылающий дом одним-единственным ведром воды. Своим безумием он поверг восьмидесятимиллионную нацию в такой хаос, какого еще не видело человечество. Миллионы миллионов людей, обманутых фюрером и его приспешниками, теперь должны понести наказание за следование его безумным идеям, сначала добровольно, основываясь на безоговорочной вере, а потом по деспотическому принуждению».

У генерала Вейдлинга было два начальника штаба. Один из них, полковник фон Дуффинг, присоединился к нему и его танковому корпусу в Берлине; другой, полковник Ганс Рефиор, уже находился здесь и приветствовал первого по прибытии. Рефиор объяснил, почему он считает, что его участие в обороне Берлина имеет смысл, следующим образом:

«20 марта я доложил о своем прибытии генерал-лейтенанту Рейману, коменданту берлинского оборонительного района. Генерал, бывалый фронтовик и замечательный солдат, приветствовал меня следующим риторическим вопросом: «Ну что, Рефиор, небось не рады, что попали сюда?» Всего несколько недель назад мы сидели рядом на лекции для полевых командиров в Хиршберге, которую читал генерал Бреннеке, и даже участвовали в штабных играх – в роли командира и его начальника штаба. Теперь игры стали суровой реальностью. Генерал сообщил, что мое имя пришло ему на память, когда он подыскивал себе начальника штаба, и что он специально попросил прислать именно меня. Генерал еще помнил, как отлично мы ладили в Хиршберге, как в официальной, так и в неофициальной обстановке. Теперь этой гармонии предстояло быть проверенной на прочность в предстоящие тяжелые дни. А пока нам выпала краткая передышка…

Столкнувшись с новой задачей, хорошо обученный солдат неизменно спрашивает: «Какие будут указания?» Я ожидал, что для нашего «оборонительного района» должен был быть составлен четкий план кампании. Но ничего подобного не случилось! Представьте мое изумление, когда Рейман объяснил: «Мы не получили никаких четких инструкций. Гитлер, перед которым мы несем прямую ответственность, ограничился лишь общими фразами о защите столицы, когда я докладывал ему в начале марта. С тех пор я больше его не видел». Хорошо, если перед вами не поставлена задача и если ваш вышестоящий начальник отказывается брать на себя ответственность, то вам остается разработать собственный план кампании. С моей точки зрения, он мог состоять только в следующем: бросить все людские и материальные ресурсы на защиту столицы и готовиться к подходу резервной армии. Если мы не справимся с такой задачей, то это произойдет лишь из-за препон, намеренно, непреднамеренно или по недальновидности выставленных на нашем пути государственными и партийными чиновниками, бюрократами или злоумышленниками. Одного этого было достаточно, чтобы поседели наши волосы» (полковник Ганс Рефиор. Мой берлинский дневник – Mein Berliner Tagebuch).

В своем повествовании полковник забыл упомянуть еще две «незначительные препоны»: тот факт, что Берлин оказался непригодным к обороне просто потому, что на него наступали две группы (фронта) русских армий; и еще отсутствие резервной немецкой армии, чтобы извлечь хоть какую-то пользу от подготовки к ее подходу, какой бы замечательной она ни была. Те формирования, которым под конец удалось добраться до города, увязли в развалинах и оказались неспособными к хоть сколь-нибудь активной обороне. Зная все это, почему германский офицерский корпус все равно продолжал упорствовать? Рефиор, этот «хорошо обученный солдат», вполне резонно задавался вопросом, какие именно силы задействованы в обороне Берлина. А поскольку не существовало других приказов, кроме как отразить натиск русских на подступах к Берлину, в возможность исполнения чего никто ни на мгновение не верил, то за исключением капитуляции оставалось только одно – оттянуть взятие города и самоубийство Гитлера на столько, на сколько хватит человеческих сил. Другого оправдания обороне Берлина просто не могло быть, особенно после того, как началось русское наступление на Одере. Могла ли такая задача и в самом деле рассматриваться как адекватное оправдание гибели огромного количества мирных жителей, уже другой вопрос.

Любая оборона крупного города с оставшимся в нем населением в любом случае является преступлением против человечности. А главное, защита Берлина, учитывая отсутствие достаточных сил для этого, с военной точки зрения была просто безрассудством. Конечно, можно возразить, что тяжесть преступления смягчалась тем, что вся операция длилась «всего» две недели. Однако, имей вермахт достаточно людей, оружия, боеприпасов и продовольствия, чтобы продолжать оборонять Берлин, он мог бы действовать во многом так же, как русские в Ленинграде, обрекая гражданское население на длительное голодание. Но здесь имелось существенное различие. Немецкие офицеры оттягивали неизбежное падение столицы уже разрушающейся страны. Русские же защищали Ленинград, будучи в полной уверенности, что победят в этой войне. Более того, Берлин, в отличие от Ленинграда, не был обречен на полное разрушение, а его население на тотальное уничтожение. Если бы русские сдали Ленинград, они позволили бы немцам превратить голодающих жителей в такое же количество трупов.