Русские святыни - [75]

Святой, находясь в состоянии "несовершенного совершенства" (чем выше духовное состояние подвижника, тем сильнее развито чувство собственного недостоинства перед открывающейся священной реальностью, только и только при этом условии и возможно сохранение и преумножение духовного богатства личности), не может не сочувствовать и сопереживать несовершенному как родственному в сокровенной глубине, так как, по слову Иоанна Златоуста, "нет праведника без греха, нет и грешника без всякого добра", а коли так, то «падшее» состояние несущественное, наносное, а значит, вполне преодолимое. Надо только помочь ему увидеть в себе подлинное содержание и встать на путь его дальнейшего развития. Но здесь возникает неожиданный поворот, связанный со свободой человека. Святой, отдавая себя в жертву, идет на риск, т. к. его дар, его искреннее стремление помочь могут быть отвергнуты, и пропадут впустую. Подвижник не имеет права, да и не может лишить другого его порочной, но собственной воли, не может заставить его стать чище и выше, ведь в этом случае помощь ничем не будет отличаться от изощренного насилия над человеком. Он должен помочь таким образом, чтобы ничуть не нарушить внутренней свободы другого человека. Это требует очень тонкого, искусного, вдумчивого подхода. "Если обрушиться на первый запрос проснувшейся слабой совести и развращенной воли целым потоком советов и требований, то она почувствует себя совершенно подавленной, и человек с безнадежностью отступит от раскрывшегося перед ним тернового пути".[314]

Нужно попытаться разбудить скрытые в человеке духовные возможности для того, чтобы тот на собственном опыте пережил ужасающее состояние порочности и, главное, невозможности оставаться в прежнем положении. В русском мировосприятии издавна подмечена следующая особенность: явная, пусть и совершенно искренняя, оказанная помощь невольно ставит этого ближнего в тайную, внутреннюю зависимость от благодетеля, т. к. он, по совести, а только так в дальнейшем он и собирается поступать, должен отблагодарить (должен и уже не свободен) тем же, а это далеко не всегда по разным причинам и обстоятельствам бывает возможно. Таким образом «должник» оказывается в наихудшей кабале: рабство в духовном плане воспринимается русскими несравненно тяжелее и несноснее, чем рабство внешнее. Радетель становится не только не любим, но и прямо ненавистен, ненавистен тем, что он необходим в силу совестной обязанности ему. Никакого преображения личности не совершается, напротив, человек озлобляется и уходит в откровенный цинизм, кощунство и святотатство. Вот оттого русский человек добро делает смущаясь и краснея. Избежать этого пагубного последствия возможно посредством смиренного делания тайного добра, что абсолютно не нарушает драгоценную свободу личности. В этом случае жертва "спасает человека не как действующее извне колдовство, а как духовное воздействие, освобождающее его изнутри и преображающее его природу лишь при условии самостоятельного определения его воли".[315] В этом-то и выявляется неуловимое притягательное воздействие красоты. Потому красота спасет мир! Весьма примечательно, что самым почитаемым на Руси святым является Николай Мирликийский, житие которого насыщено примерами тайного благодеяния. Отсюда и желание тайного, никому не ведомого подвига: взять на себя грех другого и нести наказание чужое, и справедливое для этого чужого, как свое, глубоко личностное. Отсюда же и принципиальная скромность, неказистость, неизвестность многочисленного сонма святых подвижников, которые, творя добро, продолжали искренне считать себя самыми последними грешниками, исполнившими только то, что обязаны были совершить. Подвиг бескорыстного самопожертвования является живым примером для современников и будущих поколений. Притягательная сила воздействия подвига заключается в призыве к свободному произволению человека, его самостоятельному самоопределению. Подвиг будит, тревожит совесть, вскрывает ее внутреннюю динамику, что, собственно, и дает возможность духовного возрождения.

Однако существует возможность, что зов этот может быть не услышан, может быть сознательно отвергнут, что в том-то и заключается сердцевина понятия самопожертвования, что "надо жертвовать именно так, чтобы отдавать все и даже желать, чтоб тебе ничего не было воздано за это обратно, чтоб на тебя никто ни в чем не изубыточился".[316]

Высшая степень подвига — это предельное самопожертвование во имя спасения, точнее возможности спасения, ибо никаких гарантий не предполагается в принципе, ибо гарантия уничтожает свободу другого, пусть и преступного, отверженного, падшего. Апостол Павел желал сам быть отлученным от Христа (а значит, добровольно осуждал себя на вечные мучения) за израильтян, за пребеззаконный еврейский люд (см.: К Римлянам. 9:3), только бы они сами пришли ко Христу. У людей, исповедующих атеистическое мировоззрение, таким пределом является самопожертвование собственной жизнью. И это само по себе не менее свято, ибо если у верующего есть убеждение в бессмертии души, воскресении и вечной жизни, то ему и смерть не страшна, да это уже и не смерть, а успение, — временное состояние до срока (воскресение), то у атеиста утрата жизни означает окончательную и Бесконечную гибель. В любом случае, "в жертве сразу дано и наше человеческое ничтожество, и слабость, и наше человеческое достоинство, и сила, действительно несокрушимое самоутверждение, самое сокровенное самопорождение".