Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - [72]

Таким образом, как это часто проявлялось в советской историографии, основной акцент в исследовании пребывания русских студентов в Лейпциге переносился с собственно учебного процесса на проявления их «революционного протеста», при этом общее значение их учебы, ее место в развитии системы образовательных поездок русских студентов в немецкие университеты оставалось нераскрытым. Надо сказать, что основу для такой искаженной трактовки заложил сам А. Н. Радищев. Именно он в 1789 г., за год до выпуска «Путешествия из Петербурга в Москву» и спустя двадцать лет после окончания своего студенчества в Лейпциге, напечатал «Житие Федора Васильевича Ушакова» — по форме произведение мемуарного характера, в которое Радищев вставил, однако, множество критических суждений по отношению к самодержавию, подкрепляя их примерами из юности своих товарищей, центральным среди которых было описание их лейпцигского бунта.

Излишне поэтому подчеркивать, что «Житие Ушакова» как исторический источник обладает крайней субъективностью и, отражая взгляды зрелого Радищева, лишь с крайней осторожностью может использоваться для характеристики его студенческих лет. Между тем, следуя ему, т. е. воспринимая столкновение студентов со своим наставником как центральное событие их жизни в Лейпциге, можно прийти к неправильным выводам в отношении оценки политики правительства Екатерины II по привлечению студентов к европейскому университетскому образованию. Действительно, если большие деньги из казны тратились только на то, чтобы студенты имели возможность формировать свои «антикрепостнические взгляды» и проявлять «революционный протест против самодержавия», то образовательную политику Екатерины II с государственной точки зрения следует признать неудачной. Неясным, впрочем, тогда остается, из-за чего эта политика продолжалась с определенной последовательностью и настойчивостью в течение, по крайней мере, двадцати лет.

С другой стороны, «бунт» студентов в Лейпциге для исследования общей истории русского студенчества за границей в XVIII в. не может сбрасываться со счетов как незначительное событие, а, наоборот, является единственным в своем роде, когда противоречия между студентами и их начальством в университете достигли такой остроты, что потребовали арестов и участия военной силы. Раскрытие смысла этих противоречий и причин столкновения послужит предметом дальнейшего подробного анализа. Однако объявлять этот «бунт» закономерным порождением «революционных взглядов» студентов нельзя. Многое, напротив, указывает здесь на случайное стечение нескольких неблагоприятных обстоятельств, которые, в своей совокупности, уже не повторялись больше ни при одной последующей командировке в немецкий университет и следовательно больше не препятствовали в целом успешному ходу обучения там русских студентов.

Середина 1760-х гг. отмечена первым взлетом интереса императрицы Екатерины II к проблемам народного образования. При непосредственном участии императрицы были составлены уставы ряда воспитательных учреждений (Академии художеств, Кадетского корпуса, Смольного института). В этой и последующей законотворческой деятельности Екатерины II в данной области проглядывала определенная образовательная модель, которой придерживалась императрица. Екатерина верила в возможность воспитания «идеальных граждан» для собственного государства так, как это предлагалось в теориях мыслителей эпохи Просвещения. С одной стороны, перед ней стояла прагматическая задача, которую должен решать любой государь, — как «получить людей к службе политической и гражданской способных», с другой стороны, методы, которые предлагал ей век Просвещения, были достаточно утопичны. Вся сила возлагалась на точное следование воспитательным инструкциям, которые с необходимостью, уже сами по себе должны были способствовать культивированию в воспитанниках нужных государству добродетелей и умалению пороков. За свою жизнь Екатерина написала немало таких инструкций: вспомним, наконец, что и ее родной внук, будущий Александр I, также рос в строгих рамках «воспитательного эксперимента» своей бабушки.

При этом, немалое значение, помимо самих инструкций, имело и место воспитания. В части своих образовательных проектов императрица, как и многие философы-просветители, предпочитала закрытые учебные заведения, замкнутые в себе, удаленные от «пороков общества». Однако и к университетам она испытывала явную симпатию. Развитие такого ее отношения к университетам, к сожалению, за недостатком источников прослежено быть не может, но бросается в глаза, что именно в 1765–1767 гг. Екатерина, например, впервые обращает пристальное внимание на Московский университет (выказывая готовность рассмотреть новый проект его устава, а затем разрешая чтение лекций на русском языке[298]. Относящиеся именно к этим годам вышеупомянутые командировки русских студентов в немецкие университеты также показывают доверие к этим учреждениям императрицы, которая передавала университетам возможность воспитания определенных категорий своих подданных. Так, упомянутая отправка десяти студентов от Святейшего Синода в Гёттингенский и Лейденский университеты (при этом еще шестеро были отправлены в Оксфордский университет) была вызвана желанием Екатерины иметь образованных священников (подробнее см. ниже). Здесь можно провести определенную аналогию с посылкой Петром I на учебу за границу молодых россиян, только Петр искал немедленной выгоды для России в том, чтобы его подданные овладели практическими навыками, которые им давали мореходные и инженерные школы Англии, Голландии и Италии, а Екатерина думала о том, какую пользу для воспитания российских граждан могут принести богословские и юридические факультеты немецких университетов.