Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - [129]
В отличие от поездок в немецкие университеты второй половины XVIII — начала XIX вв., когда отпрысков из дворянских семей, за собственный счет посылаемых в Европу, интересовало получение общего энциклопедического образования, главный интерес молодых дворян рубежа 1830—1840-х гг. состоял в углубленном изучении двух наук, представлявшихся им центральными в формировании мировоззрения, — философии и истории. Хотя для многих из них это изучение связывалось с возможными надеждами на будущую научную карьеру, но безотносительно практических целей оно понималось всеми как «возрождение» духа, создание в себе «нового человека», требующее серьезной тяжелой работы. И такой труд по самоусовершенствованию требовал присутствия именно в Берлинском университете, поскольку, как писал в эти годы один из членов кружка, М. Н. Катков: «Берлин, в полном смысле слова, может назваться теперь сердцем всей умственной жизни, всех духовных движений Германии. Берлинский университет — это палладиум ее славы и величия»[570]. Это величие духа в понимании деятелей кружка вытекало, конечно, из развития здесь гегелевской философии. Как вспоминал позже, не без иронии, М. А. Бакунин, «думали, что вечно искомый абсолют, наконец, найден и понят, и его можно покупать в розницу и оптом в Берлине»[571].
Одним из первых русских путешественников к «источнику философии» в Берлинском университете был молодой И. В. Киреевский. В феврале 1830 г. он начал слушать лекции профессоров Риттера, Ганса, Шлейермахера и, конечно, Гегеля, находившегося на закате своей жизни. Глубина преподавания, неизведанная раньше сила воздействия живого слова ученого с университетской кафедры потрясла Киреевского: так, о Риттере он писал, что «один час перед его кафедрой полезнее целого года одинокого чтения». Шлейермахера Киреевский характеризовал как «одного из лучших профессоров Берлина и человека, имеющего весьма сильное влияние на высший класс здешней столицы и на религиозные мнения всей протестантской Германии»[572]. Такая высокая репутация Шлейермахера как теолога безусловно привлекла внимание Киреевского к его лекциям, но характерно, что будущий основатель русской православной философии не нашел в них искомой цельности религиозного миросозерцания, ответа на главный вопрос о соотношении веры и философии, упрекая профессора в том, что тот «вертелся около него с кучей неполных, случайных вопросов». В дальнейшем Киреевский, который пробыл в Берлине два месяца до апреля 1830 г., смог поближе познакомиться с некоторыми профессорами, в том числе с Гегелем, и был в восторге от ощущения того, что окружен «первоклассными умами Европы» [573].
Сходное впечатление от университета в столице Пруссии составил близкий московский друг И. В. Киреевского А. И. Кошелев, который провел там несколько недель в июне-июле 1831 г.: он слушал лекции Ганса, Савиньи и Шлейермахера, отметив «глубокое убеждение» и «задушевность» последнего, которые «производили на слушателей самое сильное действие» [574].
В 1830-х гг. Берлинский университет завоевывал все большую репутацию в общественной среде Москвы. Известный вклад в это внесли и публиковавшиеся в 1835 г. письма молодого профессора Московского университета М. П. Погодина, командированного за границу с научными целями. Отчеты Погодина давали широкое представление о преподавании в немецких университетах и, тем самым, могли воздействовать на читающую публику. Особое место в них уделялось Берлину. По признанию Погодина, «Берлинский Университет считается теперь одним из первых университетов в Германии; и в самом деле, нигде нет столько ученых знаменитостей, как здесь: Стеффене, Неандер, Савиньи, Риттер, Ганс, Раумер, Вилькен, кроме натуралистов и медиков Миллера, Мичерлиха, Розе и проч. Университет недавно еще потерял двух первоклассных профессоров: Шлейермахера и Гегеля. На место последнего приглашали Шеллинга, но он не согласился. Преподавателей считается, кажется, слишком 150… Можно трудиться с успехом!». Давая восторженные характеристики уровню преподавания в Берлине, Погодин прежде всего отмечал профессоров Риттера и Савиньи, которых называл «полными хозяевами своего предмета». Но больше всех ему понравился Г. Штеффене (Стеффене), «один из первых философов в Германии, товарищ и друг Шеллинга». «Его жар, одушевление, участие, которое он принимает в своих словах, желание сообщить другим истины, в коих он убежден, наконец, его доброе почтенное лицо и приятный голос пленили меня совершенно, — писал Погодин. — Все профессора преподают, имея свои тетради перед глазами; Стеффене говорит прямо из головы и от сердца»[575] Сообщения Погодина падали на подготовленную почву: в интеллектуальной жизни Москвы, развивавшейся, в том числе, вокруг кружка Станкевича, в это время господствовали глубокие философские устремления, а в надежде постичь высокие истины через труды Шеллинга и Гегеля взоры обращались к Берлину.
