Русские проблемы в английской речи - [6]
В 2001 году в США вышла книга Дайлы Песмен, целиком посвященная «непостижимой русской душе» [19]. Как видно из текста книги, это слово является для американцев трудным и не вполне ясным, они в своей письменной и устной речи чаще всего заменяют «душу» (soul) на «сердце» (heart).
Другие, довольно обычные русские выражения со словом «душа» переводятся на английский с опущением и soul и heart:
Высказывая свое мнение о человеке, американцы обычно говорят не о его душе или сердце, а о его уме (mind) и интеллекте (intelligence / intellect). Русское понятие о «задушевной беседе» (самый близкий перевод a heart to heart talk) чуждо культуре Штатов, где у людей иное чувство меры в проявлении эмоции: они предпочитают сдержанность в отношениях друг с другом даже в том случае, когда кто-нибудь из друзей или близких попал в беду. «…Культура западного мира, — настаивает В. М. Соловьев, автор книги «Тайны русской души», — по преимуществу культура индивидуалистов. Человек, оказавшийся в трудном положении, должен, по западным меркам, сам преодолевать свои трудности и решать свои проблемы. Перекладывать их на других людей не принято, даже бестактно» [20].
Другое ключевое слово в русской культуре — «тоска» (тосковать) тоже с трудом поддается переводу. «Тоска — это то, что испытывает человек, который что-то хочет, но не знает точно, что именно, а знает только, что это недостижимо» [21]. Так определила это понятие А.Вержбицка, сбросив с него покров таинственности. Правда, в некоторых ситуациях, когда человек находится вдали от родины, его тоска имеет иной смысл и может быть передана словом homesickness. Поэтому «Я тоскую по родной Москве» становится английским: I’m homesick for Moscow / I miss Moscow, my home town. Однако фразу «Она очень тоскует по маме», следует перевести при помощи глагола to miss: She misses her mother. В зависимости от контекста то же чувство выражается словами yearning, longing, и anguish, хорошо понятными любому грамотному американцу.
Несколько сложнее обстоит дело с такими переменчивыми ингредиентами тоски, как ностальгия, скука, уныние, томление духа, меланхолия и страшная подавленность. Хотя для каждого из этих чувств в английском языке есть подходящее слово, выразить их всевозможные оттенки бывает довольно трудно. Но трудно — не значит невозможно. Когда у вас для слов «тоска», «душа» или для другого уникально-русского понятия не находится адекватных эквивалентов в английском, их можно перевести окольным путем — описать или объяснить с помощью сжатого пересказа. Отрицать такую возможность — значит согласиться с мнением славянофилов советского времени, которые утверждали, что русский характер неуловим и непознаваем для иностранцев. Это мнение особенно раздражало американцев, видевших второе дно в пророческих заверениях типа «Вам, американцам, никогда нас не понять»: у нас, мол, русских такое богатое духовное наследие, которое не по зубам янки. Но многие ли люди в СССР понимали, что, несмотря на все особенности России и Америки, обе страны заквашены на одной и той же иудео-христианской культуре, благодаря которой у носителей их языков есть много общего в понимании мира?
Различия в семантике русского и английского языков вовсе не создают непреодолимого препятствия для интеллектуальных обменов между Америкой и Россией. Эти различия — реальность не только в отношениях между большими культурами, но и внутри каждой из них, что объясняется разницей в географическом месте жительства их граждан, их возрастом, образованием, этнической принадлежностью или профессией. Житель Нью-Йорка, если он по происхождению восточно-европейский еврей, говорит на английском иначе, чем чернокожий лавочник из штата Миссисипи. Сходное явление имеет место и в России. Речь немолодого преподавателя московского вуза весьма отличается от того, что можно услышать сегодня из уст молодого моряка в мурманском порту.
Пожалуй, самая большая трудность для иностранца, говорящего по-английски, состоит в том, чтобы уловить, как меняется речь носителя чужого языка во время его общения с представителями различных социальных слоев своего общества. Даже русский эмигрант, проживший в США много лет, часто не улавливает разницы между тем, как его американский приятель — менеджер ресторана говорит с человеком, недостаточно хорошо владеющим английским, и тем, как он общается со своим боссом, клиентами, официантами или со своей дочерью. Разве может иностранец расслышать все оттенки голоса, в которых проявляется разница в стилях речи? [22] Но, не зная нюансов чужой речи, иностранец может использовать в разговоре со своим деловым партнером те же выражения, которые его приятель-менеджер адресовал хозяину бензоколонки.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Рассуждения писателя о книгах – как и композитора о музыке, художника о живописи – всегда интересны: ведь перед нами не холодные наблюдения стороннего исследователя, а ревнивый взгляд одного мастера на работу другого. Вдвойне интересно становится, когда о коллегах высказывается мастер поистине выдающийся. Перед вами первая книга статей о литературе именно такого мастера – знаменитого писателя Павла Крусанова.
Монография посвящена манипулятивному использованию слов в текстах российских средств массовой информации. Для иллюстрации дискурсивных процессов представлены и проанализированы многочисленные примеры.
В монографии обсуждаются переходные единицы, занимающие промежуточное положение между лексикой и грамматикой, между разными грамматическими уровнями, обладающие непрозрачностью формы и некомпозициональностью содержания, не вписывающиеся в традиционные лингвистические классификации. Причиной появления таких переходных единиц авторы считают процессы идиоматизации. В исследовании подчеркивается, что идиоматизация – один из постоянных и важнейших процессов конвенциализации речевого потока языковым сообществом.
Тема сборника лишь отчасти пересекается с традиционными объектами документоведения и архивоведения. Вводя неологизм «документность», по аналогии с термином Романа Якобсона «литературность», авторы — известные социологи, антропологи, историки, политологи, культурологи, философы, филологи — задаются вопросами о месте документа в современной культуре, о социальных конвенциях, стоящих за понятием «документ», и смыслах, вкладываемых в это понятие. Способы постановки подобных вопросов соединяют теоретическую рефлексию и анализ актуальных, в первую очередь российских, практик.
Книга ветерана эсперанто-движения Н.Ф. Дановского (1905–1988) посвящена теории н практике перевода с русского языка на эсперанто.