Русские понты: бесхитростные и бессовестные - [3]
Получается, капитан российской сборной по футболу верит, что кремлевские «мораль, честь и этика» основываются на смелости и наглости. Эти качества формируются в материальном мире (физической подготовкой) и требуют беспардонного отношения к потенциальной действительности. Если обратиться к словарному значению «наглости», то господин Даль определяет прилагательное «наглый» как «дерзкий», даже «нахальный». Вот так надо относиться к реальности. Чем обусловлен такой «менталитет», совмещающий сомнение, смелость и потенциальное нахальство одновременно? Ничем.
Основная гипотеза этой книги так же примитивна, как и ее автор: Россия — страна большая, поэтому и порождает большие идеи. Жители Люксембурга вряд ли живут «душой нараспашку». В России, как знают дальнобойщики, все по-другому, и людям надо рассказывать диковинные истории, чтобы их байки соответствовали необъятной родине. Величие российских просторов, полных снега, деревьев и пустых бутылок на всех ее одиннадцати часовых поясах, вызывают чувство оцепенения. После чего приходит и гордость, и священный трепет. Одновременно. Отсюда и бутылки. Эта книга показывает пути от гордости к трепету, от понтового и ложного ощущения уверенности в себе — и в мире вообще — к колебаниям и позитивным тайным сомнениям. Эти чувства сосуществуют и порождают особые повествования, направленные на то, чтобы скрыть, как близки одно другому эти самые чувства. Люди, способные на малое, понтово утверждают, что умеют всякое разное.
Дело не сводится только к географии: это всего лишь начало проблемы. Существует целый ряд причин, по которым люди понтуются или претендуют на великие масштабы — либо физические, либо финансовые. Это претензии на то, чего нет. На состояние далекого будущего или потерянное достояние прошлого.
Встречаются два психоаналитика. Один другому говорит: «Ну… я наконец дачу себе трехэтажную отстроил по Рублевке, в пятикомнатной квартире с видом на Кремль евроремонт сделал, “феррари” к “мерседесу” и “кадиллаку” в гараж поставил». Второй ему отвечает: «Слушай, ну мы же с тобой профессионалы! Давай просто достанем и померяемся».[2]
Если психологи — даже в анекдотах — считают эти проблемы универсальными, то мы в принципе сможем их найти везде. И находим. Возьмем два совершенно типичных прайм-таймовых рассказа — пару недавних и недофинансированных фильмов. Оба можно расшифровать и в них обнаружить универсальные общественные процессы. Данные картины — «Кука» и «Беглянки» — вышли в 2008 году, и обе — о затерянности человека в огромных просторах.
В «Куке» речь идет о поиске пропавшей сироты, фильм «Беглянки» затрагивает вопрос потерянной любви и испорченных отношений (или потенциала). В каждой ситуации не хватает кусочка из головоломки реальности — без него нет ни малейшего шанса на разрешение проблемы. В «Куке» женщина разыскивает девочку, которая могла бы стать ее дочерью буквально, юридически или духовно. И вот наступает переломный момент в ее поисках, когда нашей взрослой героине мерещится малюсенькая сиротка около почты будто бы в компании какого-то пенсионера. Она подходит…
— Извините: вот эта девочка…
— Не со мной. Не знаю…
— Разве не с Вами?
— Бог с Вами…
— Ну, извините…
Место действия радикально расширяется: городской розыск неожиданно становится духовной мистерией. Какую опору найдет себе наша героиня в зримой действительности, если она и так уже сбита с толку этими загадочными, полумистическими репликами прохожих? Где поборницы физической близости, материнства или семейного «товарищества» могут найти вдохновение и путь к Богу? В кабинете отдела социальной реабилитации детей висит портрет маршала Жукова в орденах за смелость — портрет государства.
Вторая возможная опора находится совсем в иной и в то же время — параллельной сфере. У девочки Куки — крошечной точки, потерянной где-то в бесконечном городском лабиринте, — есть свое понимание высшей силы. В одной сцене она сидит на питерской набережной и обсуждает свое положение с сочувствующим взрослым; выясняется достаточно скоро, однако, что многословные разговоры с этим дяденькой ни к чему не приводят. Болтать можно бесконечно о том, что она брошена в бесконечном городе и в абсолютной пустоте, но всё напрасно. Слова ни к чему. Более точные обозначения безбрежности и пустоты она найдет в другом месте. Она встает и вежливо объясняет: «Ну всё, дядя… засиделась тут. Пора мне идти мультики смотреть».
Какое отношение имеют мультики к советской грандиозности или сегодняшней духовности? Прямое. Русская мультипликация особенно гордилась своей ролью в формировании социалистического, «прогрессивного» общества. Она обладала огромной художественной ценностью, обогащая педагогический процесс, но редко прибегала к прямолинейным доктринерским приемам «взрослого» политического искусства. Чаще всего советские мультики не имели отношения к командным призывам типа «Вперед!». В этом была их польза. В этих семиминутных фильмах герои отдаются вневременным, неосязаемым и непредсказуемым силам, неподвластным контролю: любви, ужасу, страсти, природе или колдовству. Политика, однако, связана с теориями мастерства и прогрессом. Мультипликация рассказывает о слияниях, поглощениях и метаморфозах, к которым, разумеется, политика стремится в принципе! Разница в том, что мультипликационное кино представляет эти изменения магическими, рискованными и — в личном плане — ошеломляющими событиями. И русским анимационным героям порой хватает той самой аршавинской смелости отдаться полноте (всех возможностей), надеясь, что справятся. Они отдаются всему, как футболист потоку игры.
