Русские понты: бесхитростные и бессовестные - [13]
Поэтому есть и неписаный закон в PR-агентствах: не надо задавать покупателю вопросов в собственных рекламных текстах а-ля «Как ты сможешь жить дальше без нашего продукта?». Потребитель легко сообразит, что на самом деле отсутствие блендера — не очень убедительный повод для самоубийства. Количество потенциально негативных интерпретаций твоих слов всегда будет численно превосходить единственно желанное толкование. Потребность «дурачить» всегда продиктована возможным поражением — тем, чего нет.
Вот психология гоголевского «Ревизора» в смысле невидимой, может, и несуществующей силы, которая все-таки диктует поведение всех и всего. Невозможно защитить себя от полтергейста, как невозможно и сказать, когда появится «угроза» из темноты, когда чей-нибудь палец проткнет потемкинскую фанеру или приедет новый Хлестаков в членовозе. Дело, может быть, только во времени. Так хотя бы думал датский сказочник: «“Да ведь он голый!” — сказал вдруг какой-то ребенок [ниоткуда]… “Он голый!” — закричал наконец народ». Рано или поздно, это «наконец» случится. Пустота победит.
Власть это знает. Как написал однажды Иосиф Бродский про Сталина, секрет власти — в ее непредсказуемости, в способности появляться ниоткуда. Если люди ни логики, ни предсказуемой частоты не видят в «нападениях», арестах и т. п., то общественный контроль гарантирован. А если сделать намек на возможность неприятного сюрприза — распустить слухи о современном ревизоре, анонимно? «Зачем к нам ревизор?» — спросит какой-нибудь Лука Лукич. Ответа нет и не будет — мы не знаем. Такие люди приходят из-за потемкинских щитов-декораций, где короли гуляют обнаженными. Нам не понять таких ужасов: они лишены смысла.
Так же результативно это действует и нынче: «“К нам едет товарищ из Москвы”. “Как товарищ из Москвы?” — волнуются чиновники. “А вот так, — отвечает градоначальник. — Товарищ из Москвы, инкогнито. И еще с секретным предписанием”».[38] Местные новости и провинциальные газеты полны таких историй. Недавно в Выборге городская власть громко афишировала по всем СМИ прибытие Вячеслава Фетисова — прославленного хоккеиста, двукратного олимпийского чемпиона и к тому же главы Федерального агентства по физкультуре и спорту. Впечатляет. Во всех смыслах.
Местные политики были в растерянности. Всякий раз сообщение об очередном визите «оттуда» сопровождалось страхом. Напряжение нарастало, подобно снежному кому: «Надо устроить вот такое мероприятие». — «Маловато будет». — «А если вот ТАК?» Когда границы неизвестности определить невозможно, это вызывает страх. Теряется всякая логика. Наступает полный беспредел в буквальном смысле: «Вчера — царь, сегодня — царь, каждый день — все царь да царь. А чё-то я и сам какой-то маловатый… МАЛОВАТО!» «Стой! Стой! Образумься! Да перестань ты расти, лопнешь!..»
Итак в ожидании министра Фетисова было дано указание: из разных учебных заведений собрать студентов. Всех их следовало нарядить в одежду с символикой определенной политической партии. Им раздали трехцветные майки и бумажные флаги. Первое место по маршруту украсили с особым шиком: организовали лыжное соревнование. Как в Питере, в праздничные жилетки «попросили нарядиться и судей, обслуживающих лыжный этап. По слухам, один из арбитров, ветеран спорта, не скрывающий своих коммунистических воззрений, наотрез отказался участвовать в маскараде, но его все же уломали».[39] Всем страшно, когда ничего не понятно.
Безусловно, это не сводится к политике. Хорошо знаком с подобными приемами корпоративный мир. Недавно одна компания в Норильске с пафосом объявила «День здоровья». Якобы спонтанное спортивное событие — целая неделя матчей и соревнований, а публика заметила, что все мероприятия приурочены к празднованию годовщины футбольного клуба того же концерна. Фирма, разумеется, считала, что нельзя полагаться на спонтанность или непосредственный энтузиазм: люди в таком состоянии способны на что угодно. Бог знает, чем это кончится.
Эмоциональные, непосредственные дети или щенки, например, легко отвлекаются, предаются мечтаниям, но самостоятельно ничего организовать не могут. По взрослым понятиям у них еще не сформировался механизм самоконтроля. Они не остаются на одном месте, а норильской фирме нужно было, чтобы всю неделю говорили: «Тут постоянно проводятся спортивные мероприятия. Интерес к ним не упадет до финального свистка последнего матча. У нас всегда так — в такой-то компании, по такому-то адресу. У нас все под контролем». Есть рамки. (Якобы.)
Сама суть этой затеи — присутствие воодушевленных детей — оказалась иллюзией. Ученики, приглашенные на турнир, провели на стадионе далеко не все свое время: каждые три-четыре часа они сменяли друг друга, как потемкинские фасады. Ритм был не тот, показ получился неубедительным, нереальным, как в кадрах неумело отредактированного фильма. Если постоянный ритм 24 кадров в секунду ломается, то иллюзия сразу разрушается. Между кадрами — пустота. Не раз и джазовый музыкант Майлс Дэйвис, и художник Пабло Пикассо высказывались, что для них самое главное, самое реальное — это работа над пустотой: над тишиной в музыке и чистым холстом в живописи. Звук же — это «не-тишина», и краска — это «не-пустота». Потемкинская деревня — «не-природа». Неестественность. Лишь впечатление реальности или полной природы передается ритмическим чередованием единиц информации, как однажды сказал Федор Хитрук, создавший русского Винни-Пуха.
