Русские поэты XX века - [12]

Но официальное отлучение от литературы, аресты и ссылки творческой активности поэта не снизили: им написаны поэмы «Погорелыцина» (одно из центральных его произведений), «Песнь о Великой Матери» и много стихотворений.

В годы большого террора Клюев погиб в тюрьме. Его имя было предано полному забвению. Только через сорок лет после смерти была переиздана книжка его стихов.

Теперешняя судьба поэзии Клюева, невзирая на имеющиеся переиздания, к глубокому сожалению, незавидна. Яркий необычный мир его поэзии, созданный в русле давней традиции русской литературы, идущей от А. Кольцова, сохраняет для нас оригинальную художественную культуру уходящего (ушедшего?!) русского крестьянства, его красочный богатейший язык. Увы! Должной оценки созданное Клюевым так и не получило, хотя истинная картина русской поэзии XX века без его творчества, конечно же, непредставима.

* * *

Где рай финифтяный и Сирин

Поет на ветке расписной,

Где Пушкин говором просвирен

Питает дух высокий свой,

Где Мей яровчатый, Никитин,

Велесов первенец Кольцов,

Туда бреду я, ликом скрытен,

Под ношей варварских стихов.

Когда сложу свою вязанку

Сосновых слов, медвежьих дум?

«К костру готовьтесь спозаранку», —

Гремел мой прадед Аввакум.

Сгореть в метельном Пустозерске

Или в чернилах утонуть?

Словопоклонник Богомерзкий,

Не знаю я, где орлий путь.

Поет мне Сирин издалеча:

«Люби, и звезды над тобой

Заполыхают красным вечем,

Где сердце – колокол живой».

Набат сердечный чует Пушкин —

Предвечных сладостей поэт…

Как Яблоновые макушки,

Благоухает звукоцвет.

Он в белой букве, в алой строчке,

В фазаньи-пестрой запятой.

Моя душа, как мох на кочке,

Пригрета пушкинской весной.

И под лучом кудряво-смуглым

Дремуча глубь торфяников.

В мозгу же, росчерком округлым,

Станицы тянутся стихов.

1916 или 1917

* * *

Солнце Осьмнадцатого года,

Не забудь наши песни, дерзновенные кудри!

Славяно-персидская природа

Взрастила злаки и розы в тундре.

Солнце Пламенеющего лета,

Не забудь наши раны и угли-кровинки.

Как старого мира скрипучая карета

Увязла по дышло в могильном суглинке!

Солнце Ослепительного века,

Не забудь праздника великой коммуны!..

В чертоге и в хижине дровосека

Поют огнеперые Гамаюны.

О шапке Мономаха, о царьградских бармах

Их песня? О, солнце – скажи!..

В багряном заводе и в красных казармах

Роятся созвучья-стрижи.

Словить бы звенящих в построчные сети,

Бураны из крыльев запрячь в корабли…

Мы – кормчие мира, мы – боги и дети

В пурпурный Октябрь повернули рули.

Плывем в огнецвет, где багрец и рябина,

Чтоб ран глубину с океанами слить, —

Суровая пряха – бессмертных судьбина

Вручает лишь солнцу горящую нить.

1918

* * *

Владимиру Кириллову[3]

Мы – ржаные, толоконные,

Пестрядинные, запечные,

Вы – чугунные, бетонные,

Электрические, млечные.

Мы – огонь, вода и пажити,

Озимь, солнца пеклеванные,

Вы же тайн не расскажете

Про сады благоуханные.

Ваши песни – стоны молота,

В них созвучья – шлак и олово, —

Жизни дерево надколото,

Не плоды на нем, а головы.

У подножья кости бранные,

Черепа с кромешным хохотом;

Где же крылья ураганные,

Поединок с мечным грохотом?

На святыни пролетарские,

Гнезда вить, слетелись филины;

Орды книжные, татарские

Шестернею не осилены.

Кнут и кивер аракчеевский,

Как в былом, на троне буквенном.

Сон Кольцовский, терем Меевский

Утонули в море клюквенном.

Ваша кровь водой разбавлена

Из источника бумажного,

И змея не обезглавлена

Песней витязя отважного.

Мы – ржаные, толоконные,

Знаем Слово алатырное,

Чтобы крылья громобойные

Вас умчали во всемирное.

Там изба свирельным шоломом

Множит отзвуки павлинные…

Не глухим бездушным оловом

Мир связать в снопы овинные.

Воск – с медынью яблоновою, —

Адамант в словостроении,

И цвести над Русью новою

Будут гречневые гении.

1918

ПЛАЧ О СЕРГЕЕ ЕСЕНИНЕ

(Отрывок)

Забудет ли пахарь гумно,

Луна – избяное окно,

Медовую кашку пчела

И белка кладовку дупла?

Разлюбит ли сердце мое

Лесную любовь и жилье,

Когда, словно ландыш в струи,

Гляделся ты в песни мои?

И слушала бабка Рязань,

В малиновой шапке Кубань,

Как их дорогое дитя

Запело о небе грустя.

Напрасно Афон и Саров

Текли половодьем из слов,

И ангел улыбок крылом

Кропил над печальным цветком.

Мой ландыш березкой возник, —

Берестяный звонок язык,

Сорокой в зеленых кудрях

Уселись удача и страх.

В те годы Московская Русь

Скидала державную гнусь,

И тщетно Иван-золотой

Царь-колокол нудил пятой.

Когда же из мглы и цепей

Встал город на страже полей,

Подпаском, с волынкой щегла,

К собрату березка пришла.

На гостью ученый набрел,

Дивился на шитый подол,

Поведал, что пухом Христос

В кунсткамерной банке оброс.

Из всех подворотен шел гам:

Иди, песноликая, к нам!

А стая поджарых газет

Скулила: кулацкий поэт!

Куда ни стучался пастух —

Повсюду урчание брюх,

Всех яростней в огненный мрак

Раскрыл свои двери кабак.

1926

ПЕСНЬ О ВЕЛИКОЙ МАТЕРИ

(Отрывок)

…Ив горенку входил отец…

«Поставить крест аль голубец

По тестю Митрию, Параша?..»

Неупиваемая чаша,

Как ласточки звенящих лет,

Я дал пред родиной обет

Тебя в созвучья перелить,

Из лосьих мыков выпрясть нить,

Чтоб из нее сплести мережи!

Авось любовь, как ветер свежий,

Загонит в сети осетра,

Арабской черни, серебра,

Узорной яри, аксамита,

Чем сказка русская расшита!

Что критик и газетный плут,

Чихнув, архаикой зовут.