Русские патриархи, 1589–1700 гг - [185]

.

Стремление митрополита решить конфликт мирными средствами не заставило его, однако, возмутиться пушечной пальбой по древней святыне; а позже, уже в сане патриарха, Иоаким ни словом, ни звуком не показал, что не одобряет массовой расправы над монахами, которых победившие каратели вешали на крюки за ребра, вмораживали в лед и т. п. Это было, по его мнению, дело «градского суда», которому передали себя сами монахи, не подчинившиеся светским властям. Поэтому, когда царя Алексея Михайловича, говорят, мучили после Соловецкой резни кошмары, вскоре сведшие государя в могилу, Иоаким жил со спокойной совестью.

В Новгороде митрополит осуществил еще три крупных мероприятия [282]. Прежде всего, он решил старый спор соборных протопопов и архимандритов о первенстве в духовных собраниях — в пользу последних. При этом Иоаким слушал челобитную игуменов «и о том совет положил с архимандритами степенных монастырей Великаго Новгорода» — без протопопов. Естественно, этот совет нашел в «Божественном писании (!?), что иеромонах мирского чина иерея честью превосходит, наипаче же игуменская честь над мирскими больше есть».

Та же любовь к монашеству заставила митрополита обратить пристальное внимание на разорительное для многих обителей (и убыточное для церковных даней, собираемых Софийским домом) самоуправство игуменов и строителей, которые из личной корысти раздавали монастырские земли в бессрочную аренду. Иоаким разослал по всем монастырям грамоты с запрещением отдавать владения под оброк более чем на пять лет.

Наконец, Новгородский владыка счел неблагочестивым и вредным для благосостояния духовенства обычаи посылать светских чиновников из митрополичьего приказа на сбор разнообразных церковных даней и пошлин. В декабре 1673 г. он предписал собирать церковную дань исключительно местным поповским старостам по окладным книгам, которые следовало серьезно уточнить, — вплоть до включения сведений о сокрытых от св. Софии новопостроенных церквах. Митрополичьи дворяне и приказные, ранее «кормившиеся» от сбора даней, переводились на жалованье, а за «посулы и поминки» (взятки и подарки) владыка грозил сборщикам «казнением и от церковной службы запрещением».

Если отбыть на митрополию Иоакиму пришлось сразу по поставленни, то вернулся он в Москву, как полагают, задолго до своего восшествия на патриарший престол [283]. Всякий российский чиновник любой, даже общественной или частной организации, добивавшийся хоть мельчайшего поста, может представить себе, чем митрополит был занят в столице (не считая обязательного участия в церковных службах). Следовало «заручиться поддержкой» и т. д. Незнание нами конкретных обстоятельств не меняет сути. Важно, что Иоаким хотел сделаться патриархом — и стал им, не ведая, что в его жизни начинается новая, героическая эпоха.

Последний патриарх «Тишайшего»

Царь Алексей Михайлович за почти тридцатилетнее пребывание на престоле (1646—1676) имел дело с пятью патриархами, из которых «кроткий» Иоаким был далеко не самым смиренным. Просто Иоаким знал, чего хочет добиться для Церкви, умел достаточно осторожно и предусмотрительно проводить свою линию, не раздражая богомольного и потому особенно склонного вмешиваться в духовные дела самодержца. Конечно, большую помощь патриарху оказывал его покровитель Матвеев, с годами все более прибиравший к рукам полноту государственной власти. Но и Артамон Сергеевич не стал бы рисковать, поддерживая неосторожного союзника, хотя имел мотив крепко дружить с патриархом.

В последние годы жизни Алексей Михаилович был серьезно болен. Хроническая цинга — неусвоение организмом витамина С — проявлялась все более и более тяжкими приступами. Надежды на излечение не было — в этом единогласно сходились дипломированные доктора и лекари возглавляемого тем же Матвеевым Аптекарского приказа. Любимый государем младший сын Петр оставался младенцем, тогда как старшие царевичи Федор и Иоанн — от первой жены Алексея, царицы Марии Ильиничны Милославской, — уже входили в «совершенные лета».

Учитывая, что молодая царица Наталья Кирилловна Нарышкина с помощью Матвеева вытеснила клан Милославских из сердца мужа и, в значительной мере, из жизни двора, воцарение законного наследника царевича Федора Алексеевича представляло для правящей группировки не просто опасность, но, по российской традиции, полную погибель. Матвеев мог разослать старших членов рода Милославских на дальние воеводства — но что было делать с многочисленными царевнами, любящими тетками и сестрами царевича Федора, страшно недовольными невесткой?

Сами по себе царевны, даже славившаяся своим умом Софья, не представляли реальной опасности. Будучи «зазорными лицами», они не имели права даже показываться на люди вне узкого круга высшей знати. Но царевны составляли при дворе неискоренимый центр сопротивления власти Матвеева, вокруг которого группировались все недовольные канцлером. На их стороне была и традиция наследования по старшинству. Что можно было противопоставить этому, кроме мнения освященного собора духовенства, определявшегося волей патриарха?

Не исключено, что самому Матвееву план дворцового переворота, на необходимость которого указывали обстоятельства, представлялся слишком смелым, даже авантюрным. Возможно, склонный к рискованным политическим играм канцлер боялся составлять конкретный заговор, надеясь на смерть Федора и Иоанна при жизни государя–отца, подобно тому как царевичи Дмитрий и Симеон скончались во младенчестве, а объявленный наследником Алексей Алексеевич — в «совершенных летах» (1654—1670). Но не подготавливать условий для гипотетичной передачи царства младенцу Петру рассчитывавший на много ходов вперед политик просто не мог. К чести Иоакима надо заметить, что его условия дружбы с правительством не сводились к достижению высшей церковной власти.