Русские патриархи, 1589–1700 гг - [180]

Новая служба

Психологическая подоплека удаления Савелова в монастырь прослеживается весьма четко. Он не хотел идти в военный поход, боялся этого — и объяснял себе понятный для мирного, домашнего человека страх неблагочестием войны, опасностью ее для души (но не для тела, в чем признаться дворянин не мог). Для того чтобы оказаться «в нетях», в принципе существовали десятки легальных и незаконных способов, но уклониться от службы при самом государе было невозможно. Посему война представлялась Ивану Петровичу казнью Божией, бежать от коей бесполезно.

Страшный удар, обрушившийся на страну, был воспринят Савеловым только с личной точки зрения, как наказание за его участие в войне. Мир принес Иоакиму горе — и он удалился от своего мира московского дворянства как можно дальше, в том числе географически. До конца жизни патриарх горько сетовал, что эта попытка бежать не удалась: «Волею Божиею или за грехи моя — не вем», — сказано в Завещании. Неудача была вновь связана со службой, на сей раз церковной. Даже достигнув «крайнего патриаршего Всероссийского престола и всех северных стран председателя'', Иоаким рассматривал это как «отлучение» от своего истинного иноческого призвания и «зело болезновал, еже мое обещание во единстве жития не исполнися» [268].

Успешным порыв уйти от мира и не мог быть. Иоаким был воспитан в почтении к тому, что «велят начальники»; начальству же требовались не иноки (их хватало), а церковные чиновники. Причем в это время — именно такие. В разгар своей реформаторской деятельности патриарх Никон уверял, как мы помним, что пересмотр и унификация богослужебных книг и обрядов на греческий лад необходимы для единения православных Великой, Малой и Белой Руси. Очевидно, он должен был привлечь к сему делу духовенство Киевской митрополии, номинально подчинявшееся Константинопольскому патриарху. И привлек.

Монах Киевского Межигорского монастыря Иоаким в апреле 1657 г. приехал в Москву за покупками и для испрошения милостыни братии. Интересно, что к государю инок обратился, лишь исчерпав собственные финансовые возможности: не слишком большие, поскольку вотчина его не могла быть (согласно Уложению 1649 г.), внесена вкладом в монастырь и осталась в роду Савеловых, а поместья были уже поделены между тремя «братьями, находившимися в это время в походах в Литву, Малороссию и под Псков.

Закупки припасов на 97 человек братии при военной дороговизне в Москве быстро истощили средства Иоакима: даже монашеская одежда его порвалась, а долги не были оплачены. До челобитью Иоакима царь Алексей Михаилович пожаловал монастырь соболями на 100 рублей, по второй челобитной дал року место для житья в одном из московских монастырей и подводы для отправки закупленного в Киев [269]. Подобные дела редко шли в обход Никона; порадев киевлянам, самого Иоакима патриарх назад уже не отпустил.

В сентябре того же года мы видим Иоакима иноком, а вскоре и строителем устроенного Никоном на Валдае знаменитого Иверского монастыря [270], куда перед тем была переведена из Белоруссии братия Оршанского Кутеенского монастыря вместе с издавна известной Кутеенской типографией. Именно с прибытием Иоакима типография заработала, причем Никон совершенно не интересовался содержанием ее изданий, полагаясь на досланного им столь надежного начальника: московского служилого человека, ставшего киевским монахом. : Конечно, без чиновного начальства типография в России работать не могла: не в Белоруссии какой–нибудь! Иоаким тем боне вникал в содержание издаваемых книг, что смысла никонианской редакции церковных текстов не понимал (как, впрочем, и сам Никон). Поэтому иверские издания до сих пор приводят исследователей в глубокое изумление, отражая зачастую вполне старообрядческую точку зрения, взятую из более ранних изданий. Для карьеры Иоакима, за которым закрепилась слава столпа учености (и впоследствии ходили даже слухи, что он учился в Киево–Могилянской коллегии), содержание книг не имело значения: кто из чиновников им интересуется?!

Спокойное пребывание в разом обогащенном Никоном Иверском монастыре вскоре кончилось. Скандальный уход Никона из Москвы летом 1658 г. был воспринят Иоакимом как нарушение дисциплины, особенно после осуждения патриарха собором 1660 г. Тогда иверский строитель послал Никону просьбу отпустить его «паки во обещание монашества его», в Межигорский монастырь. Но челобитная только привлекла внимание опального патриарха к Иоакиму, и в 1661 г. тот был переведен поближе: строителем Воскресенского Новоиерусалимского монастыря, где реально распоряжался сам Никон.

С большим трудом удалось Иоакиму добиться отпуска от деспотичного владыки, слезно умолив его разрешить удалиться в свое «обещание». Однако дальше Москвы инок не уехал. Известный царский любимец и поборник схоластического образования окольничий Федор Михайлович Ртищев с распростертыми объятиями принял Иоакима в своем новопостроенном московском Андреевском монастыре. Там, близ Воробьевых гор, Ртищевым было собрано небольшое ученое братство из украинских монастырей (в том числе Межигорского) с благочестивой целью преподавания в монастырской школе и перевода греческих книг на церковнославянский.