Русские патриархи, 1589–1700 гг - [130]

Почти немедленно Чепелев, архимандрит Никита, келарь, казначей, ризничий и соборные старцы толпой направились к келье Никона и его учеников, радостно поздравляя своего узника с освобождением. По указу царя и великого князя Федора Алексеевича всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца блаженному Никону возвещалась государева милость и благоволение вернуться в свое строение — в Воскресенский Новоиерусалимский монастырь под Москвой. Вернуться из ссылки дозволялось и всем, переносившим вместе с Никоном четырнадцатилетнее заточение.

Оказав подобающую честь царскому имени и поблагодарив по достоинству посланника, Никон, ведомый под руки учениками, удалился в келью. Здесь только ученики увидели, каких трудов стоило святейшему патриарху напряженное ожидание и вставание для приветствия чудесно предвиденного гонца. Войдя в келью, Никон в изнеможении пал на ложе и уже не слышал шума и суеты сборов в дальнюю дорогу. Он вышел из забытья только к вечеру, когда на реке Шексне были приготовлены струги, а монастырский двор заполнен повозками с добром и припасами для освобожденных. Не желая оставаться в Кирилловом монастыре ни минуты, Никон велел трогать.

Ученики бережно усадили патриарха в повозку и первым повезли к реке. За Никоном, со скрипом и криком, двинулся в путь обоз. У реки произошла заминка — больной не мог сам подняться по сходням на высокий борт незагруженного струга. Чтобы занести его в креслах, пришлось положить рядом сходни, принятые с других судов. Наконец с великим трудом Никона посадили на струг. Невзирая на немощь, блаженный отказался спуститься под палубу и остался в шатре на корме, откуда можно было смотреть за погрузкой. Постепенно глаза Никона смыкались. Он еще слышал, как сидевшие рядом с ложем монахи обсуждали новое явленное им чудо с предвещением освобождения и рассуждали о видениях святейшего, когда окружающий мир отступил, давая свободу его собственным мыслям.

Царское прощение

— Видения! — думал Никон. — Их у меня было немало. Вот в Ферапонтове на Святой пост видел себя в превеликих каменных зданиях, и протопоп Московского большого собора Михаил докладывал будто о освящении церкви — и вместе мы шли из одной палаты в другую и в третью, и чем дальше шли — тем являлись нам палаты красивейшие. В пятой или шестой палате красота строения была неописуемая, отделка великолепная — там внезапно появился юноша благообразный и сказал: «Знаешь ли ты, чье это здание?» Я же отвечал: «Никак, господи мой, не ведаю». А он говорит: «Здание это, что ты видишь, твое есть, что ты создал своим терпением; постарайся совершить весь свой путь. И еще тебе скажу, что сегодня будешь свой хлеб есть», — произнес юноша и исчез вместе с видением.

И действительно, в тот же день нежданно–негаданно пришел в Ферапонтов обоз из моего строения обители Воскресенской Новоиерусалимской, привез денег 200 рублей, рыбы и иных запасов немало — и десять больших караваев хлеба братского. Так сбылось видение ночи той, что «сегодня будешь свой хлеб есть»! И ведь вернулись все пришедшие здраво в свою обитель, а других всех, кто добровольно приходил к нему из Нового Иерусалима — Памву, Варлаама, Палладия, Маркела, Мардария, Виссариона, Флавиана и иных, много лет по разным заточениям в тяжких оковах гладом томили и горькими мучениями озлобляли, так что некоторые и жизни лишились…

— Но сейчас, — думал Никон, — я не чувствовал, а знал, что гонец придет. Я знал своего врага и надеялся на друзей. Старый гонитель — патриарх Иоаким, не архиерей, а блюдолиз, и в заточении пытался меня уесть: натравил архимандрита Павла с Желябужским, перевел в Кириллов, велел отобрать панагию и серебряные патриаршие печати. Даже Павел сжалился, глядя на мои мучения, — просил Иоакима разрешить построить новые кельи, видя смерть мою от келейного угара; патриарх не ответил на эту просьбу, занят он, вишь ли! Но остались у меня друзья на Москве, нужно было только терпение.

Глядишь, молодой царь Федор Алексеевич стал приходить в возраст совершенный, стал интересоваться блаженным Никоном: как изгнан и заточен, и за что, и каков был — сам–то меня не помнит, я в Воскресенский раньше его рождения сошел. Зато тетка его благородная царевна Татьяна Михайловна с юности меня зело любила и почитала как отца и пастыря. Говорили мне, что беседует она с молодым царем о Никоне, какое великое святейший попечение имел о доме царском, спасая его от поветрия морового, как, будучи на патриаршем престоле, любовь имел с отцом его Алексеем и как изгнан был и страдаю в заточении терпеливо.

Слышал царь Федор от тетки и от многих о чудном строении монастыря Воскресенского и великой церкви, которую я основал по образу святой Иерусалимской церкви, где гроб Спасителя и Голгофа святая с иными страстями Христовыми. И что та чудная церковь ныне стоит много лет недостроена, в великом презрении, и что хорошо бы ту святую церковь завершить, а для того дать свободу из заточения строителю ее Никону. Хотя и многими отговариваем был, но отверз царь очи ума своего и поехал взглянуть на Новый Иерусалим, удивился заброшенности столь огромного и совершенного храма, стал жаловать братию милостыней и о строении церкви попечение иметь.