Русские народные сказки Сибири о богатырях - [21]

Конь троеногой бил в трои ноги, бежал на гору, ворожил про его жону.

— Нету, — говорит, — Кашшей Бессмёртной, твоей жоны.

— Где она?

— Иван царской сын золотых кудрей увез ее.

— Можешь догнать?

— Не могу, — говорит, — так скоро.

— А как можешь догнать?

— А расчисти новины, распаши и носей новой хлебы, узорь и сними, измолоти, высуши и смели, и двенадцать ларь пива навари, и двенадцать печей хлеба напеки. И теперь, — говорит, — это съедим и выпьем. Тогда, — говорит, — садись — догоним.

И расчистил Кашшей новины, и распахал и посеял новой хлеб, узорил и смолол, и двенадцать ларь пива наварил, и двенадцать печей хлеба напек. Съели и выпили.

Сял Кашшей на своего троеногого коня. Поехали и догнали Ивана царского сына золотых кудрей. Схватал он сзади от зари зарю подсолнушну красоту, от семи сестер — сестру, от двенадцати бабушек — внучку, от трех матерей — дочь, свою обручницу. Потом стал биться с Иваном царским сыном золотых кудрей и похитил его — убил. Растерзал его, руки, ноги разбросал и куды голова, нуды ноги, куды ребра, все коски. Конь убёг.

Посадил свою невесту к себе на колени и поехал к себе во дворец. Приехали во дворец. Переночевали. Опеть пошел на медну гору.

Оставим жо опеть Кашшея Бессмертного и опеть же возьмемся за Ивана царского сына золотых кудрей.

Эти зятевья вышли из своих дворцов, взглянули на пятна. И собрались кучей един до одного и говорят:

— Ах, свояки! Должно быть наш щуряк Иван царской сын золотых кудрей не живой, петна покраснели. Полетимте его коски разыскивать.

Собрались и полетели.

Прилетели, где его кровь увидали. Увидали его кровь и давай его коски собирать: которой несет его руку, которой — его ногу, и собрали все коски. Собрали — сложили.

— Ну, чем же, свояки, мы его оживим? Беги Волк Волкович по мертву и живу воду, исцелять человека.

— Ах, свояки, — говорит, — мне не сбегать. Как бы не волчье не ср…нье, так он бы за горами был бы, — говорит.

И говорит своему свояку:

— Сокол Соколович! полетай-ко ты за мертвой и живой водой — ты легче всех.

Он отвечает имя:

— Ах, — говорит, — с этого испугу, с этой кручины я вапалюсь!

— Ворон Воронович, ты, — говорят, — полетай.

Полетел Ворон Воронович.

Летал-летал, увидал — на морё падло носит. Сял он на падло, проклевал дыру и залез туды. Падло это носило-носило, поднесло к острову, к лесу. В этом лесу, в тайге ворона парила; детей вывела — кормить нечем. Летала-летала, пищу искала и увидала возле берега эту падлу. И кричит своих детей:

— Харчь, харчь, харчь!

Дети услыхали, подбежали к этому падле. Ворона сознала, что в этом падле не просто, вороиенков отбросыват от этой дыры. Вороненки бегали, бегали — побежали к дыре. Ворон вороненка и схватал. От она и варевела.

— Брат, отпусти! Брат, отпусти!

— Нет, б…ь, ворона! Слетай по живу и мертву воду, тогды опущу, а так не опущу.

Ей деваться некуды. Выпросила у него пузырьки, подвязала под крылушки и полетила.

Летала-летала — прилетела на живу и мертву воду. Почерпнула в той пузырек и в другой. Летит назать. Отдает эти пузырьки ворону. Он схватил, а вороненка разорвал надвое.

Ворона пушше того закричала.

Взял он мертвой водой полил — он сросся; живой спрыскнул — он спорхнул, полетел.

Взял он пузырьки, подвязал под свои крылушки и полетел.

Прилетат к своим своякам.

Потом сприснули мертвой водой — тело щуряка наполнилось и срослось; живой водой сприснули — он вздрогнул; вдругоредь сприснули — он на ж. у сял; в третье сприснули — он на ноги вскочил.

— Фу! Как долго спал я, — говорит, — возлюбленные зятевья!

— Да, — говорят, — кабы не наши головы, ты вечно бы тут спал. Нихто, бат, твоих костей не нашел… Но, возлюбленной щурячок, куды жа у тебя путь надлежит? Где же у тебя твой доброй конь?

— Мой доброй конь в чистом поле, во широкой долине.

— Поедем к нам, живи у нас; никакой работой стеснять тебя не будем — гости.

— Нет, — говорит, — поеду свою обручницу сызнова разыскивать.

Свиснул, гаркнул молодецким посвистом, богатырским покриком. Бежит его конь — земля дрожит.

Распростился тогды со своими зятевьями.

— Что же, наш возлюбленной шурячок, как мы теперь сознаем, жив ли, нет ты будешь, коды никаких нятнов нам не оставил.

— Да, — говорит.

— Ну, прошшай жа, — говорят, — теперь навеки.

Распростились. Зятевья поехали во свои места. Он поехал опеть ко своей обручнице.

Приезжат в самые полдни. Кашшея Бессмертного нету — на своей на медной горе. Подъехал, коня поставил и прямо бежит во дворец.

— Что жа моя возлюбленная обручница, куда жа мы нынче девамся!..

— Вот что, мой возлюбленной обручник, ежли нам нынче ехать, он тебя вовсе похитит. А вот что мы лучше сделам: я у него стану смерть спрашивать. Да есть ли, нет ли у него смерть, спрошу я?

Он на это согласился. Взяла она, напоила, накормила и запрятала близко ко своей спальне, где им лекчи, чтобы он слышал.

Прибегат Кашшей ввечеру. Она доспелась весела.

— Ах, ты мой любезный женишок! Нынче мы будем вечно с тобой жить. Теперь Ивана царского сына золотых кудрей нету-ка, некому похитить меня. А ты своих тайностей не объяснишь.

— Я каки тебе тайности объясню? — он отвечает.

— Да, ты хоть свою смёрточку скажи мне, хоть бы на нее полюбовалась, — говорит.