Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели - [20]

Полк ушел, а мы остались в тревожном ожидании. Из станицы ушли и почти все казаки, влившиеся в белую армию.

Собственно, напряжение в отношениях между казаками и иногородними нарастало с осени 1917 года. Уже тогда мне пришлось наблюдать на Ахтарском вокзале, куда пацаны приходили встречать прибывающие поезда, своеобразный, в казачьем духе, способ разрешения какого-то политического спора. Стоящий в кучке иногородних казак вдруг выхватил шашку и, отчаянно матерясь, принялся гоняться за одним из собеседников.

Минут пять преследовал казак иногороднего. В конце концов тому удалось скрыться, но казак еще долго изрыгал проклятья в адрес «гомселов — иногородних», грозясь всех порубать. Руки чесались у многих казаков. И летом 1918 они перешли к делу.

После ухода Четвертого Ахтарского полка казаки принялись ходить по дворам иногородних и по указанию появившегося откуда-то атамана грабили потихоньку семьи: забирали седла, швейные машинки, упряжь, охотничьи ружья. А вскоре в станицу привезли трупы одиннадцати ахтарских иногородних, ушедших воевать к красным и зверски порубанных казаками в степи между Приморско-Ахтарской и Ольгинской. Их похоронили на площади возле старой церкви. Самой церкви давно уже нет, а памятник, как написано, борцам за свободу, сооруженный в 20-е годы, стоит и поныне.

С этого и началось — почва для возникновения ожесточенной гражданской войны, вскоре охватившей всю Кубань, была подготовлена. На меня — пацаненка, особое впечатление произвело зверство, с которым казаки зарубили иногородних: были отсечены головы, руки, вспороты животы.

С тех пор в моем сознании все, даже самые жестокие, карательные акции советской власти против казаков, носили оправданный характер. Хоронили порубленных и пострелянных иногородних по христианскому обряду, и очень уважаемый ахтарский поп, отец Николай отслужил панихиду по убиенным. Церковь еще пыталась быть нейтральной, держась в стороне от кровавой карусели, набиравшей ход.

Из семьи Пановых выступили на стороне советской власти и ушли на фронт в поисках земли и свободы пятеро мужчин: мой дед Яков Захарович, имевший тогда 50 лет от роду, мой отец Пантелей Яковлевич и три его сводных брата Владимир, Иван и Павел. Ушли за землю, за волю и за вдруг воскресший лозунг времен Великой Французской революции: Свободу, Равенство и Братство. На улицах распевали песню, называвшуюся «Марсельезой»: «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног». Скоро ее переиначили: «Отречемся от старого мыла и перестанем в баню ходить». Вообще, читая позже романы из жизни Франции конца 18 столетия, я находил много параллелей с событиями конца второго десятилетия нашего века на Кубани.

Итак, мужчины под командованием солдата царской армии, портового рабочего Зоненко и красного комиссара Шевченко ушли. Правда, дня через три, некоторые из них, пожилые и молодые, возвратились в станицу. Среди них мой дед Яков и сводный брат моего отца — Павел. Однако это не спасло нашу семью в глазах оставшихся в станице казаков, начавших восстанавливать свою власть, от клейма «краснюков». Репрессия совершалась на излюбленный казачий манер — путем ограбления. В наш двор заявился казак Корж, бывший друг нашего отца, хорошо осведомленный о материальном положении семьи. Недаром говорят: «Боже спаси нас от друзей, а с врагами мы сами справимся». Это появление было обставлено шумными, рассчитанными на психотическое воздействие, эффектами: подъехав к воротам нашего двора, Корж поставил коня на дыбы и тот ударом груди распахнул ворота. Со свистом и гиканьем, Корж принялся гарцевать по двору и даже выстрелил вверх из винтовки. Потом громовым голосом потребовал выйти для переговоров всех, кто есть в доме. Мать ушла куда-то по хозяйским делам. Вышла наша старая прабабушка Татьяна, беззащитная 95 летняя старушка, бывшая крепостная, перед которой свобода вдруг предстала в образе казачьего разбойника, потребовавшего выдать ему швейную машинку и кавалерийское седло. Корж кричал: «Я знаю, у Пантелея было седло!» Из этого я могу сделать вывод, что казаки все же пытались придать этому мародерству видимость законности: мол, изымали оружие и седла, которые можно использовать в военных делах. Но вот почему Корж настойчиво требовал выдать ему швейную машинку, знаменитой фирмы «Зингер»? На этот вопрос я затрудняюсь ответить. При всем желании швейную машинку «Зингер» не переделать в пулемет «Максим». Конечно же седло, ружье и швейная машинка, самое ценное, что было у нас в доме, были надежно запрятаны под полом в коридоре.

За свою долгую жизнь не раз убедившись, что лучший способ обороны — наступление, прабабушка Татьяна, подобно отважному тореадору, вышла на схватку с лихим казаком. Маленькая сгорбленная старушка отчаянно фехтовала палкой перед носом коня, заставляя животное шарахаться и, не обращая внимания на манипуляции казачьей шашки, которой тот размахивал, крестила Коржа «грабителем», «опричником» и «татарским супостатом» — крепко въелись в историческую память русского народа эти зловещие персонажи. Но казак упорно махал острой саблей и орал: «Порубаю!» Думается, что необходимость идти на компромисс прабабушка Татьяна усвоила задолго до разработки теории компромиссов вождем пролетарской революции. В конце концов, Татьяна вынесла Коржу пуховую подушку от седла и швырнула ее в голову казака. Тот не стал кичиться славными боевыми традициями казачьего войска: схватил подушку и был таков. Схватка эта надолго осталась в моей памяти. Мы, малые дети, сидевшие в доме ни живы, ни мертвы на протяжении всего поединка, восхищались своей прабабушкой и мечтали, что когда вырастем, то обязательно отомстим казакам. Слишком многое в нашей истории делалось без учета вот таких детских намерений, которые, в конце концов, становятся реальностью. Насилие и злоба, приправленные рабством, очень ожесточили наш народ, не способствуя появлению представлений о существовании справедливых законов. Слишком долго на Руси сила была законом. Выбираться из этого представления народа о сущности права очень и очень нелегко.