Русские лгуны - [23]

Из одного очень высокого дома, из окна упал к нему венок. Это была дама, которую он первую любил в П… С ней после того сейчас же сделалось дурно, и ее положили на диван. На краю колесницы, спустивши ноги, сидел палач, тоже в красной рубахе, синей суконной поддевке и больше с глупым, чем с зверским лицом.

В толпе народа, вместе с прочими, беспокойной походкой шла и Марья Николаевна; тело ее стало совершенно воздушное, и только одни глаза горели и не утратили, кажется, нисколько своей силы. Ей встретился один ее знакомый.

– Марья Николаевна, вы-то зачем здесь?.. Как вам не грех? Вы только растревожитесь.

– Нет, ничего! С ним, может быть, дурно там сделается!

– Да там есть и врачи и все… И отчего ж дурно с ним будет?

Дурно с преступником в самом деле не было. Приговор он выслушал с опушенными в землю глазами, и только когда палач переломил над его головой шпагу и стал потом не совсем деликатно срывать с него платье и надевать арестантский кафтан, он только поморщивался и делал насмешливую гримасу, а затем, не обращая уже больше никакого внимания, преспокойно уселся снова на лавочку. На обратном пути от колесницы все больше и больше стало отставать зрителей, и когда она стала приближаться к тюремному замку, то на тротуаре оставалась одна только Марья Николаевна.

– Я уж лошадь наняла, и как там тебя завтра или послезавтра вышлют, я и буду ехать за тобой! – проговорила она скороговоркой, подбегая к колеснице, когда та въезжала в ворота.

– Хорошо! – отвечал ей довольно равнодушным голосом Имшин.

Оставшись одна, Марья Николаевна стыдливо обдернула свое платье, из-под которого выставлялся совершенно худой ее башмак: ей некогда было, да, пожалуй, и не на что купить новых башмаков.

В теплый июльский вечер по большой дороге, между березок, шла партия арестантов. Впереди, как водится, шли два солдата с ружьями, за ними два арестанта, скованные друг с другом руками, женщина, должно быть, ссыльная, только с котомкой через плечо, и Имшин. По самой же дороге ехала небольшая кибиточка, и в ней сидела Марья Николаевна с своим грудным ребенком. Дорога шла в гору. Марья Николаевна с чувством взглянула на Имшина, потом бережно положила с рук спящего ребенка на подушку и соскочила с телеги.

– Ты посмотри, чтобы он не упал, – сказала она ехавшему с ней кучером мужику.

– Посмотрю, не вывалится, – отвечал тот грубо.

Марья Николаевна подошла к арестантам.

– Ты позволь Александру Иванычу поехать: он устал, – сказала она старшему солдату.

– А если кто из бар наедет да донесут, – засудят!.. – отвечал тот.

– Если барин встретится, тот никогда не донесет – всякий поймет, что дворянину идти трудно.

– И они вон тоже ведь часто ябедничают! – прибавил солдат, мотнув головой на других арестантов.

– И они не скажут. Ведь вы не скажете? – сказала Марья Николаевна, обращаясь ласковым голосом к арестантам.

– Что нам говорить, пускай едет! – отвечали мужчины в один голос, а ссыльная баба только улыбнулась при этом.

Имшин ловко перескочил небольшую канавку, отделяющую березки от дороги, подошел к повозке и сел в нее; цепи его при этом сильно зазвенели.

Марья Николаевна проворно и не совсем осторожно взяла ребенка себе на руки, чтобы освободить подушку Имшину, он тотчас же улегся на нее, отвернулся головой к стене кибитки и заснул. Малютка между тем расплакался. Марья Николаевна принялась его укачивать и стращать, чтобы он замолчал и не разбудил отца.

Когда совсем начало темнеть, Имшин проснулся и зевнул.

– Маша, милая, спроси у солдата, есть ли на этапе водка?

– Сейчас; на, подержи ребенка, – прибавила она и, подав Имшину дитя, пошла к солдату.

– На этапе мы найдем Александру Иванычу водки? – спросила она.

– Нет, барыня, не найдем; коли так, так здесь надо взять; вон кабак-то, – сказал солдат.

Партия в это время проходила довольно большим селом.

– Ну, так на вот, сходи!

– Нам, барыня, нельзя; сама сходи.

– Ну, я сама схожу, – сказала Марья Николаевна весело и в самом деле вошла в кабак. Через несколько минут она вышла. Целовальник нес за ней полштофа.

– Что за глупости – так мало… каждый раз останавливаться и брать… дай полведра! – крикнул Имшин целовальнику.

Марья Николаевна немножко изменилась в лице.

Целовальник вынес полведра, и вместе с Имшиным они бережно уставили его в передок повозки.

– Зачем ты сама ходила в кабак? Разве не могла послать этого скота? – сказал довольно грубо Имшин Марье Николаевне, показывая головой на кучера.

– А я и забыла об нем совершенно, не сообразила!.. – отвечала она кротко.

Печаль слишком видна была на ее лице.

Этап находился в сарае, нанятом у одного богатого мужика.

– В этапе вам, барыня, нельзя ночевать; мы запираемся тоже… – сказал Марье Николаевне солдат, когда они подошли к этапному дому. – Тут, у мужичка, изба почесть подле самого сарая: попроситесь у него.

Марья Николаевна попросилась у мужика, тот ее пустил.

– Там барин один идет, дворянин, так чтобы поесть ему! – сказала она хозяину.

– Отнесут; солдаты уж знают, говорили моей хозяйке.

Марья Николаевна, сама уставшая донельзя, уложила ребенка на подушку, легла около него и начала дремать, как вдруг ей послышалось, что в сарае все более и более усиливается говор, наконец раздается пение, потом опять говор, как бы вроде брани; через несколько времени двери избы растворились, и вошел один из солдат.