Русские князья при дворе ханов Золотой Орды - [38]
Параллельно под 1242 годом Новгородская IV летопись фиксирует поездку в Орду сына Ярослава Всеволодовича Александра: «Иде Александръ къ царю Батыю»; и рязанского князя Олега Ингваревича Красного в Каракорум: «къ Канови иде»[463].
Большинство исследователей полагают, что князь Олег Рязанский был в Орде задержан на десять лет и освобожден только в 1252 году[464]. Основанием для подобного вывода является упоминание в летописных сводах о том, что «того же лета (1252 года. — Ю. С.) пустиша Татарове Олга Рязаньского в свою землю»[465]. Однако других примеров, чтобы монголо-татары или ханы Орды задерживали иноземных правителей более чем на три года, в источниках не встречается. Поэтому здесь, вероятно, мы наблюдаем фиксацию источниками двух разных поездок Олега Ингваревича в ставки монгольских правителей. Причем в данном случае можно предполагать, что рязанский князь получил вызов действительно от монгольского каана — вероятно, Угедея. Надо полагать, что через полтора года он вернулся на Русь, приняв инвеституру из рук верховного правителя степной империи и получив тем самым определенные иммунитетные права как по отношению к владимирскому князю, так и к хану Джучиева Улуса.
Не исключено, что подобный вызов получил и князь Ярослав Владимирский. Но он предпочел оформить вассальные отношения с Батыем, для чего отправил для предварительных переговоров своего сына — Александра.
Так или иначе, известно, что в 1243 году Ярослав Всеволодович, владимирский князь, получает инвеституру из рук Батыя, старейшинство и Киев как столицу Руси. Таким образом, фактическим распорядителем русских земель становится ордынский хан.
В следующем, 1244 году к Батыю едут князья Владимир Константинович Углицкий, Борис Василькович Ростовский и Василий Всеволодович-Ярославский. По мнению Д. Г. Хрусталёва, их на поклон к ордынскому хану направил князь Ярослав как верховный правитель Руси[466]. Однако оговорки летописца о том, что князья «поехаша в Татары к Батыеви про свою отчину» и что хан «расудивъ имъ когождо в свою отчину»[467], могут свидетельствовать скорее об обратном. Князь Ярослав, получив главенство на Руси, по всей видимости, начал властно осуществлять свои полномочия, и в первую очередь в пределах Владимирского княжества, к которому относился Ростовский удел и его части. Именно тогда князья решили также получить ярлыки на свои владения у Батыя, выйдя тем самым из-под юрисдикции владимирского князя. Это могло быть осуществлено только при условии подчинения напрямую более высокому по статусу правителю, которым и был ордынский хан. Это решение представителей ростовского княжеского дома приводит к тому, что во второй половине XIII века, по мнению ряда исследователей, они «превратились в настоящих "служебников" хана»[468].
Тем не менее необходимо признать верным вывод В. В. Каргалова о том, что «полного единодушия в Северо-Восточной Руси по этому вопросу (признание власти Орды. — Ю. С.) не было»[469]. И тем более такого единодушия не наблюдается на всей Руси. В частности, южнорусские князья, и прежде всего крупнейшие политические фигуры — черниговский князь Михаил Всеволодович и галицкий князь Даниил, — не проявляют на протяжении 1242–1245 годов никакой активности в отношениях с завоевателями.
Как отметил В. В. Каргалов, наличие неоднозначной позиции во взаимоотношениях с Ордой «во многом определяло политику великого владимирского князя. Эта политика в первое десятилетие после нашествия Батыя была двойственной». Принципиален здесь факт того, что «большая часть Северо-Восточной Руси была опустошена нашествием и уже не имела сил для открытого сопротивления завоевателям, что делало неизбежным признание, хотя бы формальное, зависимости от золотоордынских ханов». Другим фактором, влиявшим на политику Ярослава, по мнению В. В. Каргалова, было то обстоятельство, «что добровольное признание власти ордынского хана обеспечивало лично великому князю определенные преимущества в борьбе за подчинение своему влиянию других русских князей. В случае же отказа Ярослава Всеволодовича явиться в Орду великокняжеский стол мог при поддержке Батыя перейти к другому, более сговорчивому князю». При этом «существование сильной оппозиции ордынской власти в Северо-Западной Руси и неоднократные обещания западной дипломатией военной помощи против монголо-татар могли пробуждать надежду при определенных условиях противостоять притязаниям завоевателей…». Далее В. В. Каргалов приходит к справедливому выводу: «Все это привело к тому, что великие владимирские князья после формального признания власти золотоордынских ханов пытались выступить против монголо-татарского владычества, и факт признания этой власти еще не означал в действительности установления над страной иноземного ига». Таким образом, вполне закономерно заключение исследователя о том, что «первое десятилетие после нашествия является периодом, когда иноземное иго еще только оформлялось и в стране побеждали силы, поддерживавшие татарское владычество»
