Русские беседы: лица и ситуации - [59]

Преданный Вам

Ив. Аксаков.

III

<12 Июня 1864>

Благодарю Вас, любезнейшая Графиня, за присылку адреса Юрия Федоровича. Получил от него одно письмо из Венеции и потом несколько строк из Вены, а сам писал ему, адресуя в Берлин. О здоровье он не пишет ни слова, но в письме из Венеции говорил, что в ней так хорошо, что он забывает и Польшу, крестьянское дело и День, и всю Россию – чему я очень порадовался.

Боюсь, что его таки притянут в Варшаву[263]. Его увлечет открывшаяся там борьба его друзей с нашими же Русскими врагами, желание поддержать их, не оставить одних в беде. Вчера Кошелев уехал из П<етер>бурга в Варшаву. Скоро отправится туда и Соловьев[264], и Черкасский не будет один. Но Берг[265], чтоб не остаться в меньшинстве, упросил Государя позволить ему посадить и от себя Членов: Государь согласился и членами Учредит. Комитета, по представлению Берга, назначаются: Генерал-лейтенант Заболоцкий[266] и Брауншвейгский и Подольский губернатор Брауншвейг[267]. Я очень рад за Подольскую губернию, что она освобождается от такого губернатора, который был очень вреден для Русского дела и держал руку Польских помещиков, но не поздравляю Черкасского с таким сочленом. Все Немцы, которые прехладнокровно вешали повстанцев (напр. Берг, князь Зайн-Витгенштейн[268], отличавшийся особенною жестокостью), встрепенулись, как только дело дошло до аристократического и до патримоньяльного принципа и приняли сторону помещиков.

Маменька с сестрами переехала в Абрамцево[269], куда и я нынче (пятница) еду дня на два. Как ни тяжело ей там, но все же лучше, чем в Москве, где она под конец была просто больна от жару, действовавшего вредно на желчь. – Москва пустехонька, душна и пыльна так, что выходить из дому можно только к ночи.

Прощайте, Графиня, вашу ручку,

Ив. Аксаков.

12 Июня

1864 г.

Москва.

IV

<30 Июля 1864>

Благодарю Вас, многоуважаемая Мария Федоровна, за присылку адреса, но я еще за два дня до получения Вашего письма уже послал Юрию Федоровичу большое обстоятельное письмо именно по этому адресу. В Субботу на прошлой неделе пришло от него письмо из Рагаца[270] – весьма краткое, с требованием отчета подробного о всем, что делается в России. Во все время его бродяжничества по Англии я не имел от него писем и узнал об этом только от Княгини Черкасской[271]. Он вкратце теперь перечислил места, где он был, упомянул, что виделся с Герценом[272] (вот, вероятно, то самое, о чем Ваша матушка не позволяет Вам писать мне по почте) и обещает сообщить подробности о своем путешествии в другом письме. Не знаю, ведет ли он свой дневник: это было бы лучше, чем писанье писем к знакомым и родным, писем, по которым рассеяны по там то здесь его заметки и впечатления. – Он также пишет мне, что принимается за разбор писем Хомякова[273], на что я ему отвечал тоже, что Вы, т. е. что эта работа не успокоительная, не легкая, и что он теперь должен всячески баловать себя и думать только о своем развлечении.

От княгини Вы вероятно имеете частые письма. Она мне писала накануне казни пяти членов Жонда[274]: эти минуты для наших друзей должны быть особенно тяжелы. Петр Федорович[275] разумеется ни слова. Кошелев также. Вообще я в этом отношении чрезвычайно недоволен ими.

Управляющий Ваш еще не приходил ко мне.

Юрий Федорович ведь опять поедет в Англию? По крайней мере так надобно полагать – по некоторым выражениям его письма. Предполагая застать его еще в Лондоне, я отправил по почте к Е. И. Попову[276] рукописный перевод Хомяковской статьи «о Церкви»[277] (т<ак> наз<ываемый> Катехизис) и Русский текст. В письме к Попову я объяснил в чем дело. Перевод этот (на Англ. Язык) сделан одним моим знакомым и сотрудником Дня (по части финансовых статей) полковником Пфейфером[278] (православным). Говорят – переведено прекрасно. Попов должен проверить, поправить, а Юрий Федорович – напечатать там в Лондоне. Я потому особенно убедил Пфейфера заняться этим переводом, что Англичанам и Американцам, ищущим сближения и соединения с православием – не достает именно понятия о Церкви. Она им представляется каким-то учреждением государственным, с определенною регламентацей, в которой можно изменить или прибавить несколько параграфов. Это меня особенно поразило прошлого года в разговоре с Американцем, мудреное имя которого я забыл (Baleigh или что-то в этом вкусе).

Маменька и сестры в Абрамцеве, т. е. в нашей Подмосковной. Я бываю у них каждую неделю, отправляюсь туда, как школьник или чиновник, по Субботам, выдав №. Это довольно удобно, потому что мы всего 1½ верстах от станции железной дороги (Хотьковской). Маменька здорова, но очень грустит, очень скучает.

Ну а Вас нескоро дождешься в Москву, я думаю. Вы не можете себе вообразить, как пуста теперь Москва. Я совершенно одинок. Прощайте, Графиня.

Преданный Вам

Ив. Аксаков

30 Июля

1864 г.

Москва

V

<22 октября 1867 г.>

Благодарю Вас от всей души, Графиня. К моей радости и к изумлению Анна не только вне опасности, но и вообще провела ночь очень порядочно. Трудно этому поверить, когда вспомнишь страдания 80 часов и мучения операции[279]. Но жена выказала энергию необычайную как физической, так и нравственной своей природы. Не знаю что будет дальше, но в виду мертвого ребенка (она ни на минуту не теряла сознания) она даже и не выразила ни ропота, ни жалобы, а испугавшись своего горя и его победы над нею, тотчас же призвала священника, исповедывалась и причастилась и стала разом на почву должную. Дай Бог на ней и удержаться, но теперь это помогает выздоровлению. Ребенок был просто великан, не то что недоношенный, а переношенный и перерослый.