Русская жизнь-цитаты-Июнь-2017 - [14]

https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=1525648010831506&id=100001589654713

Андрей Архангельский:”открытое пространство заставило неподготовленного, посттоталитарного человека закупориться, закутаться в информационный кокон — ничего чуждого не впуская — и уже оттуда посылать миру проклятия.

важная примета пропагандистского дискурса — он все время ходит по кругу, он не имеет оснований и поэтому трудноуловим, он питается от самого себя: «государственный переворот — фашистская идеология — Киеву можно, а Донбассу нельзя? — а где вы там видели танки? — людям запрещают говорить по-русски». Вероятно, это можно назвать идиолектом — как это понятие употреблял Ролан Барт: скудный язык, на котором невозможна «настоящая жизнь», но узкоспециальная жизнь — вполне. Барт приводит в пример язык моды. Ты пытаешься найти какие-то основания, моральный или логический фундамент любого утверждения — и не находишь; основания перекрестно отсылают друг к другу или притворяются самой природой, тем, что так «искони», «исстари» или что это «общеизвестно». Почему шляпка с широкими полями «означает приход весны», почему в этом пальто нужно «прогуливаться вдоль доков в Кале», а это платье подходит «для посещения фермы» — нет логических объяснений, это самозарождающийся смысл, он исходит из самого себя; но такому языку нельзя и предъявить никакие претензии, поскольку он «забывает» через минуту то, о чем говорил. Пропаганда действительно — психолингвистический феномен: она затягивает, ты вскоре не можешь выбраться из этой трясины — аргументы кажутся знакомыми и наивными, но их столько и они увязаны так плотно, что кажутся «системой».

Почему рефлексирующий, мыслящий человек, как правило, проигрывает в этом поединке с пропагандой? Потому что он приучен, что диалог должен рождать какой-то новый смысл, расширяя границы известного, — и даже спор с оппонентом предполагает поиск истины, сомыслие, обмен аргументами. А этот идиолект, напротив, лишает вас воздуха, пространства для размышления — вы понимаете, что вам не вырваться из этого круга. Отгадка тут проста: то, что интервьюер кокетливо называет диалогом, лишь притворяется им; на самом деле это разновидность символического насилия — которое хочет добиться не истины, а окончательной победы, взгромоздиться на вас, отхлестать словами.

Живущему в России сегодня достаточно двух-трех фраз, чтобы распознать эту «позицию»; тема Украины — вообще лакмусовая бумажка, сразу все ясно. Алексиевич обвиняют в наивности, что вообще согласилась продолжать, — забывая о том, что в течение всего разговора она понимает, с кем имеет дело. То есть это было сознательное решение. Нужно понимать, что Алексиевич полжизни провела за такими разговорами, из этого и сотканы ее книги; она слушала правоту матерей, которые потеряли детей, слушала правоту тех, кто смертельно болен, слушала окопную правоту медсестер — то есть удивить ее бескомпромиссностью оценок сложно, так же как и жестокостью суждений. И тут она скорее выступает в роли слушателя, нежели говорящего («Да, интересно узнать человека, находящегося по ту сторону, узнать, что у него в голове» — так она начинает разговор); и вот она выслушивает еще один монолог — к тому же она «не своя», она тут в гостях.

Из всего этого можно сделать печальный вывод. Нас учили, что в любом случае нужно вступать в диалог, это такая обязанность гуманитария: «нужно разговаривать в любом случае». Но мысль в разговоре рождается от двоих; а в ситуации, когда один пытается родить мысль, а другой старается ее убить, — какой тут может быть диалог. Тут, конечно, можно еще раз сослаться на Барта, который считал, что единственный способ разоблачить миф — разобрать его структуру, то есть буквально цепляться за слова и разбирать, откуда что, — но это все равно получится тот еще диалог, та еще коммуникация.

Это в целом, конечно, крах диалога — и даже в широком смысле смерть языка.

Считалось, что открытое пространство освобождает человека — то есть в силу самой информационной разомкнутости, технически, человек XXI века не способен жить вне других голосов, а значит, каждому гарантирован минимум объективности. Нужно признать, что эта концепция потерпела крах: именно открытое пространство заставило неподготовленного, посттоталитарного человека закупориться. Мало того: с помощью инструментов открытого мира оказалось возможным как раз герметично «закрыть» этот мир, закутаться в информационный кокон — ничего чуждого не впуская — и уже оттуда посылать миру проклятия.

http://www.colta.ru/articles/literature/15194

Аркадий Бабченко:”с криками “я тя научу русский язык любить!” за русский язык травят единственного Нобелевского лауреата, пишущего на русском языке.

Вообще, потрясающие люди, конечно. Сначала делают русский язык инструментом зомбирования, вербовки и оружием — да, да, оружием — своей сраной гибридной войны, а потом удивляются — ой, а чего это нас с русским языком даже Алексиевич к херам собачьим послала?

И при этом с криками “я тя научу русский язык любить!” за русский язык травят единственного Нобелевского лауреата, пишущего на русском языке.