Русская живопись и скульптура на лондонской выставке - [2]

Таковы общие отзывы английской печати. Представляя эти немногие отрывки, мы можем заявить, что, по полученным нами из Лондона сведениям, и большинство остальных тамошних газет отнеслось к нашему искусству со стольким же почтением, симпатией и удивлением.

Теперь приведем отзывы английской печати о замечательнейших наших произведениях, о каждом в отдельности.

Как все, заботившиеся об участи русского искусства на всемирной выставке, вперед уже предвидели, так и случилось. Из посланных картин всего более впечатления произвели такие картины с истинно русскими сюжетами и настроением, как картины Верещагина (ташкентского), Перова, Маковского (Константина) и т. д. Европе всего важнее и интереснее получать от нас не академические, правильные и классические произведения, которых довольно и у них самих, которые и им самим давным-давно надоели до тошноты, — а то, что выражает все, что у нас есть своеобразного, оригинального и свежего, разумеется, когда это будет не кое-как набросано, с грехом пополам, а талантливо и сильно. Одна только странность поразит, наверное, каждого читателя: несмотря на то, что нас считают на нынешней выставке выше всех остальных художественных школ, а все-таки у иных критиков нет-нет, да вдруг и является странное сравнение наших картин с английскими, забавное отыскивание каких-то небывалых сходств. Что делать — патриотизм! Душу надо отвести!

Английские художественные критики прежде всего указывают нынче на выставке на маленькие ташкентские картинки Верещагина (которые у нас на академической выставке обратили на себя внимание, к сожалению, лишь людей с истинно образованным вкусом и пониманием). «На нынешней лондонской выставке, — говорит „Daily-Telegraph“, — есть две картины с потрясающим содержанием великого художника Верещагина, русского Жерома: они малы размерами, но оставляют далеко за собой все ужасы „арабской казни“ Реньо. Они происходят из частной коллекции русского императора, и если талантливое и могучее воспроизведение природы должно считаться искусством, то они в высшей степени художественны. Одна из них называется „Перед победой“. Сначала не схватываешь, почему дано такое название: тут просто представлено два комически-диких татарина, тщательно и методически занятых уродованием тел убитых ими русских солдат. Одно обезглавленное тело лежит невдалеке на поле, другое валяется в углу на переднем плане, а отрубленную голову приподнимает в руке один из татар, пока другой протягивает готовый мешок, чтобы туда ее бросить. Во второй картине навалена груда татарских тел, и у одного из них голова страшно обезображена огнестрельными ранами; тут же рядом стоит русский солдат, в белой шинели, испятнанной кровью, и преспокойно закуривает свою трубочку, а целая группа стреляющих солдат занимается своим делом шагах в 12 или 20 от него. Все это происходит под стенами крепости, которую палит горячее солнце. Ничто не может превзойти ужасающую правду обеих этих картинок. Когда вы их видели, вы, значит, видели то, что медицинские журналы и профессоры зовут „отрубленной головой“, вы видели смерть в ее самом кровавом проявлении. У г. Верещагина есть еще картина, менее болезненная, но не менее страшная: это „Опиумоеды“. Невозможно сомневаться в том, что эта сцена срисована с живой натуры. По-видимому, у русского искусства есть наклонность к страшному. К числу произведений этого рода принадлежит батальная картина, более обыкновенного энергичная; она представляет взятие Гуниба, последнего убежища Шамиля. Автор ее — Грузинский, художник, хорошо известный везде, кроме Англии, даже в Америке. Мы не смеем надеяться на то, чтобы мирные и сельские сцены привлекли столько же внимания, как и сцены убийств, всегда столько интересные для большинства людей; но, указывая на картину г. Брюллова, представляющую жатву и названную „Отдых“, мы, по крайней мере, надеемся, что она привлечет симпатию многих любителей искусства и, наверное, уже всех любителей природы. Г-н Брюллов, комиссар художественного отдела русской выставки, — автор этого здорового ландшафта, изумительно смахивающего на что-то английское по сюжету и по выполнению. Надо попристальнее рассмотреть костюмы для того, чтобы убедиться, что это, например, не сцена из графства Кент. У нас здесь перед глазами превосходное художественное произведение: не ландшафт с фигурами, да и не фигуры с ландшафтом вместо фона, но и то и другое одинаково верное и естественное. Никогда сон не был представлен с большей верностью, чем у старухи, лежащей лицом на руке. И молодые, и старые, все в этой превосходной картине представлены с одинакой грацией и непритворной типичностью, и в каждом колосе ржи присутствует самая поэтическая и действительная реальность. Г-ну Перову принадлежит картина, заслуживающая в известных отношениях еще несравненно более похвал. Тут представлен всего только крепкий старик-птицелов со своим внучком. Старик лежит животом на земле и, устремив озабоченный взгляд вперед, подсвистывает птиц; лицо мальчугана полно ожидания и хлопотливости. Наш живописец Уэбстер — один из тех немногих, чье имя приходит на память, глядя на картину г. Перова: в ней столько же английского, как в жатве г. Брюллова. Есть тут тоже превосходный портрет, во весь рост, князя Горчакова; но мы не можем покинуть ландшафтов без того, чтобы указать на русскую способность придавать живописную прелесть даже запустелости. Трудно представить себе более неблагодарную задачу, чем высохшее русло реки летом и оттепель зимой. И несмотря, однако же, на это, обе эти сцены изображены у русских так, что прельщают каждого: последняя столько оригинальная тема была выбрана и выполнена г. Васильевым с такой своеобразностью, что навряд ли кто не признает тут присутствия самого высокого таланта. Русские живописцы выказывают не только широкий и смелый выбор сюжета, но еще и стремление увеличить технические средства живописного представления». Далее критика «Daily-Telegraph» упоминает вскользь о картине профессора Верещагина (В. П.) «Илья Муромец» и о русской акварели, обещая говорить о них в следующей статье (которой мы еще не получили), и продолжает: «Что касается бронзовых статуэток знаменитого Либериха, то достаточно будет сказать, что его произведения, бывшие на лондонской выставке 1862 года и отличавшиеся миниатюрным совершенством лепки вроде Мейсонье, превзойдены нынче и количеством, и размерами, и выработкой, и разнообразием».