Русская весна - [8]

И между грезами компотными,

Надеясь, что не пропадут,

Сама земля им стлалась под ноги,

Пружинистая, как батут.

Но только волю рассупонили,

Разделись девки догола,

И радужная русофобия

Нацизму руку подала,

И вот, забиты телемонстрами,

Всем паром уходя в свисток,

Явились миру девяностые,

И мир скукожился и сдох.

Попробуй-ка теперь оправиться,

Не выскочив из естества:

Когда свободе чуждо равенство,

Она и братству не сестра,

При ней постыдно быть солистами

За славу, а не за прокорм,

Ни кучевыми, ни слоистыми,

Как Родина после реформ.

Здесь обломали, там обвесили…

Но хлебушек моча винцом,

Не каждый ли – сама поэзия,

Когда он мал и невесом,

И вслед ему так отрывающе

Дошептывают «…эвоэ»

Его подземные товарищи,

Состарившиеся во мгле.

«Шептали ль мы на дне изрытом…»

Шептали ль мы на дне изрытом

Слова любви,

Когда, отброшенные взрывом,

На грунт легли?

Но кто б мечтой не соблазнился

И смерти ждал,

Вперяясь в мертвые глазницы

Приборных искал?

Часы текли, и каждый грезил,

В борта стучась,

Что ищет нас патрульный крейсер,

Уход, санчасть.

Когда работа черновая,

Хорал кувалд,

Куда там длить очарованье —

Прервать бы гвалт.

Но чуть реактор залатали,

И шов за швом

Погода стала золотая.

Улегся шторм.

Еще столетье будет сниться,

Подслеповат,

Рассвет, баюкавший эсминцы,

И снегопад,

Рулады флотского ансамбля,

Что нас встречал,

И вахтенного тень косая

Через причал.

«Только зиму и помню…»

Только зиму и помню,

Только зиму и помню одну.

Как по минному полю,

По проталинам вешним иду.

Ни о чем не жалею.

Той же крови, что всякий в строю,

Укрывался шинелью,

Шел по бритвенному острию.

Уходя, попрощайся —

Вот и все, что мы в книгах прочли.

Но как в детстве, о счастье,

Гомонят золотые ручьи.

И намного предметней

Талых вод, обреченных веслу,

Мой сынишка трехлетний

Изумлённо глядит на весну.

«Туда, где беспечное солнце блудит…»

Александру Орлову

Туда, где беспечное солнце блудит

И облака реет крахмал,

Мы ехали молча, солдат и бандит,

И дождь нам по стёклам кропал.

О том, кто чеканил, как лист – хлорофилл,

Бренды «ЛогоВАЗ»-«Евросетъ»,

Но так ли, как мы, он друзей хоронил,

Уйдя в депутаты борзеть?

В Тойоте, похожей на старый башмак,

Покрытой шершавой корой,

Мы выстояли на своих рубежах,

А дальше – учёт и контроль.

Сверяйте по спискам, бандит ли, солдат,

Кого погубил или спас.

Но полнился духом иль был пустоват,

Господь разберётся без нас.

«Дёрнешь „Примы“ за магазином…»

Дёрнешь «Примы» за магазином,

И пригрезится в пять минут,

Будто в зареве негасимом

Годы прежние вспять идут.

И покажется – неужели

Так бессмысленно коротка

Эволюция униженья

Престарелого городка?

Вместо слогана – пыльный лозунг.

Это в космос кидает клич

Детской памяти отголосок,

Дорогой Леонид Ильич.

Слава утру! Врагов угробив,

Горделивая, как балет,

Марширует страна героев,

Боевых, трудовых побед.

И опять, как на всём Востоке,

Кучковаты до тесноты,

Олимпийские новостройки,

Поликлиники, детсады.

И колец – как лучей, как будто

Ветеранам под шестьдесят,

И ликующему кому-то

Тополя стеной шелестят,

И, немотствуя в отраженье,

Проржавевший скрипит шарнир:

Жив и дед в ледяной траншее,

И отец, объяснявший мир.

И, покрытый золой и пеплом,

Ты вернёшься, насквозь пробит,

К фотографиям чёрно-белым,

Где неистовый век трубит.

Россия

Вот идёт она от шлагбаума

Мимо спящих в пыли дворняг

Под мотивчика пошловатого

Примитивно тупой верняк,

В драных трениках, блёклой маечке,

Наблондинена, подвита,

И гадают бухие мальчики,

Где там ижица, где фита,

А не надо, заиндевевшие:

Под пшеничку взошла куколь.

Те стреляли, а эти вешали,

Только разницы никакой.

Здесь не росчерк, а фальшь факсимиле,

Как в салонах ни процедурь:

Проступает печать насилия

Синяками сквозь поцелуй.

В Бургер-Кинге ли, Баскин-Роббинсе

Те же самые окружат,

Посочувствуют – оскоромился,

Присоветуют оранжад.

Но не слякотными обидами,

А лишаем на лишае

Дышит муза моя убитая,

Горевавшая лишь по мне.

Так давай же, крути, проматывай,

Заговаривай полухворь,

Этой кровушки цвет гранатовый,

Этой касочки – полевой.

Покажи нам вторую серию,

Муза русская, дуй в свирель.

Бедный дом наш, увитый зеленью,

Чем обугленней, тем светлей.

«Там, где жгут мои книги…»

Там, где жгут мои книги, выкрикивая «Ужо!»,

И за здравие молятся там же, слегка поодаль,

Где для русских цыган я, а для цыган гаджо,

Ты, штатива не ставя, просто меня пофотай.

Будет мокрым асфальт и небо серым-серо,

Будто луч никогда не касался панельных секций

И над овощебазой только что рассвело

И заныло в груди хрящеватое солнце, сердце ль.

Здесь без разницы, кто ты, заводчик иль конокрад.

Просто те ненавидят этих, и вся морока,

И туманно похожий на шестерню коловрат

Попирает кресты с ухмылкой оксюморона.

Говорят, постмодерн: зазеваешься – украдут

Или как-то иначе навалятся и обманут.

Не тебя ли заждался в казённых дождях травмпункт,

Замерзая в унылых московских снегах, как мамонт?

…Как тебе это фото, не слишком ли ярок фон,

Где за счастьем вселенским идут и идут колонны?

Это ль братья мои на первенстве мировом,

То черны, как смола, то, как вымя, бритоголовы?

Но пока они эту раздвоенность усекут,

Можно сгрызть удила и умчаться в родные степи.

Полукровкина участь расчислена до секунд:

Ни секунды единой ни с этими и ни с теми.

Русской весне

От Заречья до самых Раменок,

Тех, откуда судьба звала