Русская сказка - [43]

— Это не твоего ума дело, — неожиданно разозлилась Скилла. — Зло нельзя победить злом. Надо добро увеличивать, тогда для зла просто не останется места. Но ты — воин. Ты обязан вставать на защиту тогда, когда Родина зовет тебя. И сейчас, своим сидением на печи, ты как раз эти самые грязь с подлостью и разводишь. Жаль, Муромца нет, он бы тебе быстро помог черное от белого отличить.

— Да, стыдно, — согласился я. — Но нет сил, Скилла, честное слово — нет. Словно сломалось что-то, утратило смысл… Нет, я буду биться. Рано или поздно враги доберутся и сюда. Тогда я встану на пороге этого дома и буду рубиться, пока хватит сил. А кончаться силы — приму смерть, как подобает богатырю. Я многих с собой на тот свет прихвачу — если это тебя успокоит.

— Не успокоит, — сказала Скилла. — Врага надо победить, а не «красиво погибнуть». Сейчас Руси нужны умелые воины, а не «одноразовые герои». Ты — богатырь! «Копящий Бога». А сейчас ты какой-то «глупотырь» или «уныньетырь». Ты что, черное от белого перестал отличать?! Любить, Верить, Надеяться! Это у бушмэнов: «Заработай или сдохни!». И у дикарей: «Не верь, не бойся, не проси». Верь! Проси у Бога! Бойся стать предателем и отступником! Но прежде всего — ВЕРЬ! Будут храмы, будут школы и институты, будут сады и парки… Твое дело — защищать это будущее, а не горевать о бушмэновском настоящем. Чем ты от них отличаешься, если играешь им на руку? Ты предаешь всех, Иван. И нас с Танатом предаешь. Ты твердо решил остаться здесь… до конца?

— Да, — тихо сказал я. — Так будет правильнее. Раньше мне словно сама земля силы давала. А потом эта земля превратилась едва ли не в Бушмэнию, и силы иссякли. За что я буду биться? За игорные дома и питейные кабаки? За Дадона и Федота? Нет, Скилла, я устал…

— Тогда мы с Танатом уходим, — сказала она. — Мы служили верой и правдой богатырю, а предателю служить мы не можем, да и не хотим. Прости.

— Я понимаю, — кивнул я. — И не обижаюсь. Наши дороги здесь расходятся. Простите и вы меня. Прощайте.

— Мир всегда был таким, — сказал мне на прощание Танат. — И всегда будет. Царствие Божие на земле построить нельзя. Все дело в том, что внутри нас. Главное, что б там, внутри, не победило зло. Оно может быть разным, многоликим и даже основанным на вынужденной необходимости, но это зло. И ты должен его побеждать в себе. Каждый день, каждый час, каждую секунду. Побеждать, увеличивая добро. Я не умею говорить так красиво, как конь Муромца, но одно я знаю точно: пока мир внутри тебя не погиб, не погибнет и весь остальной мир. Запомни это, Иван.

Они ушли, и я остался один. Целыми днями я сидел на берегу озера и смотрел на проплывающие в воде облака…

ГЛАВА 2.

Полны чудес сказанья давно минувших дней

про громкие деянья былых богатырей.

Про их пиры, забавы, несчастия и горе

и распри их кровавые услышите вы вскоре…

Песнь о нибелунгах.

Не помню сколько дней прошло до той поры, когда на мое крыльцо устало опустился этот изнеможенный старик. Он был чумаз, невероятно тощ и весел. К опоясывающей его бечевке было приторочено остро наточенное лезвие косы.

— Водичкой колодезной аль родниковой странника не побалуешь? — спросил он меня.

Я вынес ему ковш и старик долго пил, фыркая, как стадо лесных кабанов.

— Спасибо, молодец, поблагодарил он, возвращая ковш. — А коль еще и краюхой хлеба угостишь, то первого бушмэна посвящаю тебе.

— Отец, да ты никак на войну собрался? — удивился я.

— На какую войну? — делано изумился он в ответ. — Война, сынок, это когда рати сходятся, а мы так… бушмэнов резать идем.

— Не стар ли ты для подвигов ратных?

— Не-э, — отозвался старик, бережно принимая из моих рук пшеничные лепешки. — Старость это когда ты на завалинке сидишь, а я тебе толкую, что бушмэнов резать иду.

— Что ж они тебе сделали? Родню в полон угнали? Дом сожгли?

— Не было у меня никакой родни. Бобыль я. И дома не было. А сделали они мне самую худшую обиду — мечту мою испоганить желают. Я ведь летописец, всю жизнь по монастырям да скитам прожил, великие деяния святых подвижников для людей сохраняя. Под старость нашел себе замечательное место, где и мечтал окончить дни свои среди дел любимых и людей хороших. Была на реке Калке когда-то застава богатырская. Там сам Муромец службу свою нес. Там он с Добрыней Никитичем, да Алешей Поповичем, и голову свою сложил на поле ратном. Слышал ты про это, али молод еще?

— Слышал, — тихо сказал я.

— Вот… Потом пришел туда старец Иван, и основал на месте легендарном монастырь. Старец тот не столько по возрасту, сколько по силе духа и пониманию Божьего промысла. Он моложе меня, только седой весь… Много, видать, горя за свою жизнь хлебнул. Но молитвенник удивительный, прозорлив и мудр. Монастырь при нем расцвел. Жизнь духовная на много верст вокруг все озарила. Хорошо мне там было… Про Муромца писал, про других богатырей, живота своего за Отчизну не пожалевших… Через эти труды я ни дома, ни семьи не завел. Думал, дело моей жизни в том, что бы гордость земли русской для грядущего сохранить. Что б дети славой отцов воспитывались. Помнили, гордились, подражали. А теперь выходит что ж? Бушмэны страну мою завоюют и детей наших по-своему воспитают, по-бушмэнски? Не, пора перо на лезвие сменить.