Русская революция в Австралии и «сети шпионажа» - [63]

Благополучно добравшись до Дурбана, они провели некоторое время в Южной Африке, затем поднялись на борт корабля, отплывавшего из Кейптауна в Лондон. Оттуда предстояло лететь в Стокгольм, что тоже было небезопасно. Перед их приездом немецкие истребители сбили самолет, которым в Швецию летели помощник советского военного атташе с женой и четырьмя детьми. Но на этот раз судьба была милостива и Петровы благополучно прибыли в шведскую столицу, где им предстояло провести четыре года.

Владимир был шифровальщиком резидентуры, а также работал по линии внешней контрразведки, проще говоря, следил за сотрудниками посольства. Кроме того, выполнял оперативные поручения, поддерживал связь с агентами-нелегалами.

Особое место в его деятельности занимало наблюдение за советским послом в Швеции – Александрой Михайловной Коллонтай. Ни Петров, ни резидент не имели доступа к шифрпереписке посла с центром, однако им удалось завербовать командированного НКИД шифровальщика, который приносил им для ознакомления все телеграммы. Особенно Москву интересовали мемуарные заметки Александры Михайловны, хранившиеся в ее кабинете. Воспользовавшись тем, что она на несколько дней покинула Стокгольм, Петров вместе с другим работником резидентуры выкрал бумаги, сфотографировал их и вернул оригиналы на место. Фотокопии отослали в центр.

Евдокия тоже не осталась без дела. Работала секретарем резидентуры, шифровальщицей, машинисткой, бухгалтером, фотографом, в отдельных случаях занималась агентурной работой. Она пыталась завербовать сотрудницу местного МИД, но безрезультатно. Успешнее удавалось «вести» уже завербованного агента.

Вернемся к свидетельству Рыбкиной, которая высказалась о личных и профессиональных качествах Владимира и Евдокии Петровых.

«Так случилось, что Пролетарский под именем Петрова был послан к нам на работу шифровальщиком. Но теперь этот бывший „форточник“ с трудом пролез бы и в окно. Плотно скроенный, среднего роста, темноволосый, неторопливый, он был самоуверен и самодоволен».

Однозначно негативное отношение Рыбкиной к мужу распространялось и на жену. Оба супруга проявляли себя не лучшим образом. Страдали неумеренным корыстолюбием и одновременно упражнялись в демагогии, изображая из себя коммунистов-патриотов. Он «обладал даром речи, особенно когда кого-либо или что-либо обличал». На собраниях «выступал с победными речами, то громил нытиков, то отчитывал кого-то за то, что тот вздумал справлять день рождения своего ребенка… когда идет кровопролитная война». На товарищей писал доносы, а в свободное время вместе с женой рыскал по магазинам.

Повременим с комментариями. Сначала – еще фрагменты из воспоминаний разведчицы.

«И вот мы идем по городу. Жена много моложе его, вертлявая, жеманная, просит пойти в магазин, чтобы „приодеться“, хотя оба были экипированы в Москве вполне прилично. Повела их в универмаг „ПУБ“ в центре Стокгольма. Перед витриной оба остановились и ахнули – их поразило изобилие товаров. „Вот это да! – воскликнул он. – Давайте зайдем“. И оба кинулись к прилавкам с лихорадочно горящими глазами. Она набирала все подряд. „Обождь, надо сперва рассчитать, давай приглядывайся пока и не забывай, что там у нас война, кровь льется, а мы тут безделицы перебираем. О фронте думать надо“, – произнес он старательно рассчитанным голосом, а у самого глаза рысью бегают, полки обшаривают. В это время продавщица распаковывала коробки и раскладывала по прилавку наборы ножей, вилок и чайных ложечек. „Это что, серебряные?“ – спросил он у меня. Продавщица подтвердила, серебряные. „Заверните всего по полдюжины“. Я перевела, помогла ему расплатиться в кассе. Его жена взяла покупку, но он выхватил из ее рук. „Зазеваешься, у тебя и слямзят. Дай-ка я понесу“. По дороге домой он все время оправдывался: „Хоть и война, но мы люди культурные, я, например, без ножа и вилки обедать не могу, просто есть не стану… А вот когда ем, всё думаю, как там на фронте. Я бы добровольцем пошел, да знаю, начальство не пустит. А если бы и пустили, так все равно в штаб засадят, а здесь тоже ведь штаб, да еще какой…“».

Еще штрих:

«Однажды утром зашла к ним в комнату, предварительно постучав, требовалось отправить срочную шифровку. То, что я увидела, меня поразило. Они завтракали. На засаленной бумаге была нарезана дешевая колбаса, ломти хлеба лежали на голом столе, рядом казенные стаканы с чаем без блюдец, хотя на днях они говорили, что приобрели сервиз. Ножей, вилок, чайных ложек видно не было. Канцелярский стол, весь в чернильных пятнах, скатертью покрыт не был.

– Что это вы так по-студенчески?

– Мы патриоты, на фронте знаете, как едят. Вот и мы по-скромному, не так как некоторые, – с ударением произнес он.

Я поняла намек. С детства я была приучена мамой красиво накрывать на стол, и супруги Петровы это видели».

Владимир Петров регулярно писал доносы на своих товарищей. Рыбкина и резидент разведки (им был ее муж, Б. А. Рыбкин, псевдонимы «Кин», «Ярцев») узнали об этом случайно.

«…Однажды утром Петров передает Кину закрытое письмо с сургучной печатью и просит направить диппочтой в Москву.