Русская революция в Австралии и «сети шпионажа» - [52]

Новые обстоятельства

Прошло несколько лет после отзыва из Австралии Симонова и советское руководство изменило свое отношение к этой стране. Было решено, что она представляет интерес, во всяком случае, торгово-экономический. Советская промышленность нуждалась в высококачественной шерсти мериносовых овец, которую австралийцы в больших объемах поставляли на мировые рынки.

СССР приступил к закупкам этого продукта, и в НКИД стали задумываться о том, чтобы открыть на пятом континенте свое представительство. Это было именно то, что в свое время предлагал Симонов, что тогда можно было реализовать без особого труда. Собственно, такое представительство при нем существовало де-факто, пока в 1921 году Советская Россия не прервала контакты с Австралийским Содружеством.

Легче разрушать, чем восстанавливать. И когда в 1930 году СССР принялся зондировать возможность восстановления двустороннего взаимодействия, австралийцы не бросились в объятия Москвы и отнеслись к прозвучавшей идее настороженно.

Они отдавали себе отчет в том, что торгово-экономическое сотрудничество с зарубежными странами Советский Союз сопровождает поддержкой коммунистического движения с использованием ресурсов Коминтерна, спецслужб и дипломатических представительств. Это воспринималось как вмешательство во внутренние дела суверенных государств с целью подрыва их стабильности и инициирования революционных потрясений. Подобное отношение проиллюстрировал разрыв англо-советских дипломатических отношений в 1927 году. Хотя в 1929 году полпред СССР вернулся в Лондон (им стал Г. Я. Сокольников), англичане «товарищей» доверием не баловали, и австралийский доминион, строивший свою внешнюю политику в фарватере метрополии, следовал их примеру.

В начале 1930 года М. М. Литвинов, к тому времени возглавивший НКИД, поинтересовался у Г. Я. Сокольникова его мнением относительно возможности открытия торгового представительства в Австралии. Сокольников запросил народного комиссара торговли А. И. Микояна, и тот написал Литвинову, высказавшись по данному вопросу достаточно позитивно: «Я не считаю нужным особо настаивать на этом, но если есть согласие австралийцев и нет возражений со стороны английского правительства, то нам нужно было бы ввиду наших больших шерстяных операций в Австралии, иметь там маленькое торговое агентство со штатом максимум 2–3 человека»[342].

Австралийцы в принципе не противились, о чем было сказано в заявлении премьер-министра страны Дж. Скаллина. Однако в Канберре, с 1927 года ставшей федеральной столицей, опасались, что сближение двух государств будет использовано большевиками для коммунистической пропаганды. Свежа была память о «бунтах красного флага» в 1919 году. Поэтому Канберра предложила начать с обязательства Москвы не использовать свое официальное присутствие на пятом континенте для пропаганды. Такое соглашение имелось в виду закрепить обменом нот. После этого предлагалось установить консульские отношения и только затем приступить к торгово-экономическому сотрудничеству.

Глава НКИД австралийское предложение воспринял без всякого энтузиазма. Он поделился своими соображениями с Сокольниковым в письме от 17 февраля 1930 года:

«У нас сильные колебания относительно целесообразности назначения консула в Австралии. Чисто консульская работа там нас мало интересует, наделение же консула торгпредовскими функциями также не совсем удобно, а между тем, в случае социальных конфликтов, наш консул неизбежно будет мишенью для нападок. К тому же трудно найти подходящего человека со знанием английского языка. Думаю поэтому, что с назначением консула спешить не будем. Что касается обмена нотами о пропаганде, то можно таковой обещать по фактическом приезде в Австралию нашего консула»[343].

Аргументы о том, что трудно найти для должности «подходящего человека со знанием английского языка», и что он станет «мишенью» во время социальных конфликтов, вызывают недоумение. Вот через семь-восемь лет, когда репрессии уничтожили большую часть элиты НКИД, сотрудников, сносно владевших иностранными языками, почти не осталось (эту тему мы еще затронем). А в 1930 году подыскать квалифицированного специалиста было проще. Можно было, в конце концов, вернуть на дипломатическую службу того же Симонова.

Что касается опасений, что консул может пострадать из-за социальных конфликтов, то они могли иметь место лишь в случае, если консул в эти конфликты вмешивался в нарушение общепринятых дипломатических норм. Собственно, советские консулы частенько так и поступали и никого в Москве это не смущало и не служило поводом воздерживаться от открытия загранточки.

Пожалуй, ключевая фраза в письме Литвинова – о том, что «чисто консульская работа там нас мало интересует». Вот это правда. Советских граждан в Австралии практически не было, сочувствовавшие СССР представители прежней революционной и трудовой эмиграции пятый континент в массе своей покинули, а радовать консульской защитой «недобитых беляков», бежавших туда от ужасов Гражданской войны и красного террора, НКИД не собирался.

Если наркомат не планировал направлять в Австралию консула, то об обмене нотами «о пропаганде» речь уже идти не могла. Замечание наркома, что, мол, можно «таковой обещать по приезде консула», возможно, заставило полпреда усмехнуться и пожать плечами. Приезда-то не ожидалось. И дальнейшая переписка между Литвиновым и Сокольниковым ни к какому конструктивному решению не привела