Русская проза XXI века в критике - [126]

– Писатель постоянно ищет новых приемов, чтобы выразить некое сообщение. Иначе он оказывается в плену предшествующей литературной традиции и каждое его личное литературное открытие обречено уже родиться заштампованным. Ирония, в конце концов, тоже не более чем прием. Строго говоря, книг написано в мире более чем достаточно, можно было бы и остановиться. Но почему-то существуют люди, которые без устали составляют слова отнюдь не в надежде осчастливить человечество новой истиной, пусть художественной, а исключительно из потребности вести эту игру, заповеданную самой человеческой природой. На это занятие действительно нельзя смотреть без улыбки… Мне кажется, что и сам Господь Бог смотрит на этих старателей слова, и на лабухов, которые не могут оторваться от своих дудок и гитар, и на тех, кто размазывает краски, переводя километры хорошего белого холста, с улыбкой любви… Ну вот, кажется, не хватило иронии и последняя фраза прозвучала слишком патетично, не правда ли?

Ирония тоже себя отработает, и тогда придет нечто следующее, своего рода герменевтика, например. Или культурные шифры иного рода. При этом у меня есть подозрение, что суть сообщения не меняется в зависимости от того, написано ли оно на карточках, огромными извилистыми буквами граффити или рифмованными строчками, имеющими к тому же форму креста или чаши…

Само сообщение желает быть прочитанным…

– А что, на Ваш взгляд, лежит в основе человеческого творчества?

– Я думаю, что человек как бездонный колодец или, если хотите, как айсберг. Чем больше вещи проясняются, определяются в течение исследования, тем яснее понимаешь, что есть непроницаемая, абсолютная тайна личности, народа, бытия и именно из этой почвы в конечном счете вырастает все человеческое творчество. Но я не ставлю перед собой специальной задачи это исследовать. Та часть моей жизни, когда наука казалась мне священным инструментом, окончилась. Но извольте тавтологию – в основе человеческого творчества лежит уникальность человека в тварном мире.

– Сейчас модно говорить о том, что материальные ценности подменили духовные, что рынок губит литературу, тиражи толстых журналов падают. С другой стороны, В России дореволюционной писатели существовали именно в условиях свободного рынка. И Достоевский обижался, что Толстому платят в два раза больше, чем ему. Насколько оправданны все эти страхи?

– Это заблуждение, что материальные ценности могут подменить духовные, поскольку они принадлежат к разным иерархическим рядам. Материальные ценности не ниже духовных. И не выше. «Мерседес» нельзя подменить патриотизмом, а бескорыстие – садово-огородным участком.

Рынок не губит литературу. С литературой все в порядке. Введенского не печатали, не печатали, а потом и вовсе убили. А он – литература. Помните литературный анекдот: к Мандельштаму пришел какой-то молодой поэт и пожаловался, что его не печатают. Мандельштам вышвырнул его на лестницу с криком: «А меня печатают? А Гомера печатали? А Христа печатали?»

Однако если исходить из того, что литература тоже своего рода товар, то придется признать, что рынок устанавливает цены: одному автору – более высокие ставки, другому – более низкие. И цены не соответствуют качеству литературы – как мы с вами ее оцениваем. Замечу, однако, что, если писатель претендует на роль носителя духовных ценностей, не стоит так убиваться, что Александра Маринина много денег зарабатывает. Даже если ей платят вдвое больше, чем Толстому. На здоровье.

А вообще, – если не считать Стивена Кинга, – самым высокооплачиваемым автором был викинг Эгель, которому за похвальную песнь с припевом дали как-то корабль. А вот Гомеру, кажется, ничего не давали…

– Существует ли для Вас проблема конкуренции, славы, признания?

– Про конкуренцию в писательском деле я просто не понимаю. Каждый занимает свое место, и чужого занять не может никто. Слава в наше время уж очень вещь неприличная. А вот читательского признания хотелось бы.

– Героиня повести «Сонечка» своим становлением целиком обязана литературе, вымышленному книжному миру. Можете ли Вы назвать книги, без которых Вас, нынешней, не было бы? Возможно, это не только художественная литература.

– Я не могу вычесть из себя все прочитанные книги – и хорошие, и плохие.

– А что Вы читаете? Кто из современных авторов привлекает Вас?

– Я разное читаю. Вот этим летом я жила в квартире моего сына и наслаждалась тем, что в его доме есть все, что мне нужно: немного античной поэзии, русской и английской классики, философии, немного современной литературы и еще целый ворох бумажных книжечек по даосизму, массажу и дизайну, и я, как мышь, шуршала бумажками и радовалась. Я читать люблю, но в последнее время читаю совсем немного.

Я бы перефразировала латинскую поговорку «О мертвых ничего, кроме хорошего…» О живых – ничего… Бродский, умерев, делается все больше и больше. Поэзия его всегда для меня очень много значила. Сейчас с наслаждением читаю его все. С его подачи – поэтов, чьи имена мне прежде мало что говорили.

Идеальный прозаик XX века, как мне кажется, – Набоков. Но, возможно, я еще передумаю. У меня плохие отношения с его романом «Ада», и я в грош не ставлю его барабанный ямб.