Русская Прага - [42]
Возможно ли категорично называть цинизмом горькую правду эмигрантской жизни, описанную талантливым сатириком? И разве не прав Аркадий Тимофеевич, изображая эмигрантов как людей, у которых все самое важное и прекрасное — уже в прошлом, настоящее — неопределенно, а впереди маячит неизбежный конец?.. «Циничной пройдохой» Аркадий Тимофеевич называет саму историю, которой и делать-то больше нечего, как только разыгрывать с людьми всяческие глупые штучки. А не так ли уж далек от истины талантливый писатель?.. Ведь только чувство юмора порой и помогает человеку преодолевать перипетии предначертанной Богом судьбы…
Аверченко любил Прагу. Он писал рассказы и фельетоны для пражской немецкоязычной газеты «Prager Presse», устраивал многочисленные собственные творческие вечера и встречи с жителями города. В пражский период его жизни было издано на русском, чешском и других европейских языках около двадцати его литературных сборников и отдельных книг: «Шутка мецената», «Исторические нравоучительные рассказы», «Пантеон советов молодым людям на все случаи жизни», «Отдых на крапиве» и другие. Особое место среди публикаций занимают «Записки простодушного: Я в Европе. Турция — Чехословакия», в которых ряд рассказов Аверченко посвятил русской эмиграции в Чехии.
Писатель незлобливо, но очень метко и едко подмечал и высмеивал нелицеприятные ситуации, случающиеся с «голодными» эмигрантами, в особенности из России, которые, попадая за границу, оказываются зачастую совершенно не готовыми к адекватному восприятию чуждой им культуры и быта. К слову сказать, гиперболизированные образы сатиры Аверченко на «русских за границей» не потеряли своей актуальности и сегодня.
В сборнике «Чехо-Словакия» он писал: «Всякому… известно, что если человека, долго голодавшего или томившегося жаждой, — сразу накормить до отвала или напоить до отказа — плохо кончит такой человек: выпучит глаза и, схватившись исхудалыми руками за раздутый живот, тихо отойдет в тот мир, где нет ни голодных, ни сытых…
Будь моя власть, я бы на границах, через которые переваливают беглые советские граждане, стремясь в Белград, Прагу и прочие места, — я бы на всех таких границах понастроил этакие предбанники, нечто вроде карантина, где беглецы подготовлялись бы к предстоящей сытой, безопасной жизни — постепенно, исподволь…
Скажем так: голодный, жаждущий… бедняга с разбегу перелетел границу и ввалился прямо в мои объятия.
Такого беднягу надлежит, прежде всего, схватить за шиворот и дать два-три тумака, чтобы переход от советской жизни к обыкновенной был не так резок…
Ночью рекомендуется разбудить спящего скитальца, произвести у него легкий пятиминутный обыск и ткнуть штыком или прикладом в бок.
На следующий день федеративный беглец перевозится в более удобное помещение. Хлеб ему дается менее черствый, пиво прокисшее чуть-чуть, а вместо тычка штыком — пара снисходительных оплеух.
Когда вы заметите, что у беглеца… взор сделался более спокойным…рискните к мягкому белому хлебу прибавить немного жареного мяса…стаканчик казенной водки и полбутылки вкусного, свежего, пражского пива. Вместо побоев — легкий щипок или щелчок по голове, нечто среднее между болевым ощущением и игривой лаской…..накормите беглеца супом, судаком, гусем и пирожными и, потрепав по плечу, можете уже выпустить его на свободу: вы приготовили его достаточным образом к восприятию прелестей спокойной, нормальной, сытой жизни.
Вот как нужно было делать…»
Аркадий Тимофеевич с детства страдал заболеванием глаз. Но этот физический недостаток никак не сказывался на глубине и широте его видения жизни как сатирика и юмориста. Насмотрелся и наслушался он в эмиграции многого, подмечая детали, которые отнюдь не радовали и не смешили его самого. Из наблюдений рождались сатирические образы, над которыми, благодаря таланту писателя, люди смеялись, порой не осознавая, что смеются над собой, а, впрочем, возможно, втайне надеясь, что личности героев Аверченко «списаны» не с них. «Андрюшей Перескокиным» из едкой сатиры Аверченко никому не хотелось выглядеть…
Но, очевидно, «Перескокиных» в эмигрантской колонии в Праге 20-х годов было много, раз Аверченко не мог пройти мимо этой стороны жизни русских за границей. «…Ау нас в Константинополе, Белграде, Праге — это дело поставлено чрезвычайно плохо… — сетовал писатель-сатирик. — (Я говорю "у нас", потому что я теперь чувствую себя всюду у себя — Прага ли, Лондон или Мельбурн — это все мои летние виллы, в которых я спасаюсь от советской духоты)… Так вот, я и говорю — у нас дело поставлено из рук вон плохо: перескочил человек границу, почувствовал приволье и свободу, съел 10 фунтов белого хлеба, уписал поросёнка и…»
Рожденный фантазией гениального сатирика обобщенный образ, — некий русский беглец Андрюша Перескокин, — очевидно, тоже не прошел «предварительной подготовки» перед выездом за рубеж. Вот так — разом и вдруг — он очутился в Праге и — ошалел… В таком шоковом состоянии и повстречал его знакомый, приехавший ранее в Прагу из России и, очевидно, сумевший успешно «адаптироваться» в новых условиях жизни.
