Русская поэзия за 30 лет (1956-1989) - [27]

.

И вдруг легенда эта — в советское, заметьте, время! — выплыла в поэме Самойлова, хотя и в виде пародийном.

В Таганроге, во двор дома, где живет царь, опускается летающая тарелка (НЛО), и Самойлов с её помощью убивает двух зайцев: высмеивает легенду об исчезновении Александра Первого, говоря, что царя похитили "марсиане", и вышучивает разговоры об НЛО.

В поэме, по ямбическому стиху довольно вялой, Самойлов описывает:

…полушарье,

Чуть стиснутое по бокам,

Производившее шуршанье

Подобно легким сквознякам

Тарелочка улетает восвояси, а с ней исчезает и царь.

Что же касается Федора Кузьмича, то он — по поэме — вовсе не сам царь, а свидетель того, как царя спёрли. Тем самым Самойлов старательно разделяет личности царя и Федора Кузьмича, чтобы этим убить саму "идеологически вредную" сторону легенды. Да и уравнивая два сюжета, хочет вышутить оба, что само по себе было бы забавно, будь поэма лучше написана.

Автор сочиняет историю о том, что некий казак Федор Кузьмин (а не Кузьмич!) пробирается к жилью царя, чтобы вручить ему "Трактат об исправлении Российской империи" Вот в этом-то трактате и состоит суть всей шутовской, но неуклюжей поэмы: вот каковы идеи казака —

На нас, как ядовитый чад

Европа насылает ересь…

Со своей западнической точки зрения, невольно тоже доведенной до пародии, поэт излагает то, что якобы сочинил Федор Кузьмин;

Дабы России не остаться

Без хомута и колеса,

Необходимо наше царство

В глухие увести леса,

В Сибирь, на Север, на Восток,

Оставив за Москвой заслоны…

А не то — предостерегает казак царя –

Не будет девы с коромыслом,

Не будет молодца с сохой,

Восторжествует дух сухой,

Несовместимый с русским смыслом…

Так ради чего Самойлов нагородил три с лишним сотни строк?

Некоторые фразы этого Кузьмина слегка напоминают общеизвестное солженицынское "Письмом вождям", где и верно есть фразы о том, что "необходимо заселение наших огромных и поныне почти пустых пространств Северо-Востока".

А строчки

" необходимы так же меры

по возвращенью старой веры

слегка пародийно перекликаются со словами Солженицына в том же «Письме»: «тогда была не идеология всеобщего насилия, а православие, да древнее семивековое православие Сергия Радонежского»

Мне, крайнему атеисту, до православия этого как до лампочки Ильича, но выступать, хотя бы и косвенно, против человека, которого как раз в это время преследовали, за что бы то ни было, по-моему было несколько неуместно.

Итак поэт Самойлов "одним махом семерых убивахом": и с легендой расправился, и почвенничество вышутил. И, видимо, сам посмеялся вволю! Но вот поэзия — из за обилия целей — тут явно улетела вместе с НЛО.

В окно все это видел Дибич,

Но не успел из дома выбечь.

Это ведь авторская речь, а не слова казака! Или строчка "истории свидетель той" с её; тяжеловесной и вовсе не оправданной инверсией! И таких строк в поэме множество. Словно разучился Самойлов стихи писать. И это — после немногих, может быть, но первоклассных лирических стихов?

А жаль…

15. ПУТЬ К ЗЫБКОСТИ (Вадим Шефнер)

Если взглянуть на стихи Вадима Шефнера, опубликованные в конце тридцатых годов и на стихи семидесятых, — не миновать странного ощущения, что перед нами два поэта, немыслимо разных!

Сравним:

Вонзая бивни света в темноту,

Пронес меня автобус мимо сада,

На миг возникли яблони в цвету,

Калитка и дощатая ограда.

Когда-то я входил в калитку ту…

Это — 1938 год. А вот — 1970:

Спят снежинки на рострах,

На пожухлой траве,

А родные их сестры

Тонут в черной Неве.

Жизнь свежей и опрятней,

И чиста и светла,

И еще непонятней,

Чем до снега была.

Полная ясность, уверенность в том, что весь мир понятен до конца, выписывание деталей, как непреложных истинных признаков места и времени, та определенность всего, которая запрещает искать что-либо скрытое от глаз, — вот изобразительная манера раннего Шефнера. А во втором примере поэзия в том-то и кроется, что все зыбко, как мгновенные снежинки, что все неповторимо, что тайна жизни не доступна нашему познанию и лишь внешние приметы намекают неизвестно на что — .

Эта мудрость зрения, импрессионистская реакция, пришла к поэту лишь вместе со старостью…

Однако Шефнера читали и любили тогда, когда он еще был молод, и сам принимал свои ранние стихи за откровение. А полная оторванность читателя от культуры начала века, как и оторванность от нее большинства тогдашних молодых поэтов — малограмотных, но зато несомненных "сталинских птенцов" — заставляла читателей принимать Шефнера на фоне всяких садофьевых за откровение. И верно — среди одноплановых назидательных виршей открытием покажутся и "бивни света". Точность детали, спасенная Шефнером с утопленного пролеткультами корабля акмеистической поэтики, была непривычна, потому что забыта. И хотя это новое было обломком старого, оно воспринималось как большая поэзия.

И вот еще пример из стихов военного времени: описывая разбитый бомбой дом, поэт крупным планом выделяет одну деталь:

Висит над бездной зеркало стенное

На высоте второго этажа…

Теперь в него и день, и ночь глядится

Лицо осатанелое войны,

Зеркало тут — символ мирной жизни, который неуместностью своей в этой обстановке ударяет по чувствам. И все же при сравнении с настоящей поэзией стихи эти риторичны и плоскостны, картонны…