Русская поэзия XIX века, том 1 - [25]

» —

Быстро он проговорил.

24

И читать мне начал оду…

Я искусно ускользнул

От мучителя; но в воду

Прямо из огня юркнул.

Здесь старик, с лицом печальным^{186},

Букв славянских красоту —

Мажет золотом сусальным

Пресловутую фиту.

25

И на мебели повсюду

Коронованное кси,

Староверских книжек груду

И в окладе ик и пси,

Том, в сафьян переплетенный,

Тредьяковского стихов

Я увидел, изумленный, —

И узнал, что то Ш<ишк>ов.

26

Вот Сладковский^{187}. Восклицает

«Се, се россы! Се сам Петр!

Се со всех сторон зияет

Молния из тучных недр!

И чрез Ворсклу, при преправе,

Градов на суше творец

С драгостью пошел ко славе,

А поэме сей — конец!»

27

Вот Ж<уковск>ий! В саван длинный

Скутан, лапочки крестом,

Ноги вытянувши чинно,

Черта дразнит языком.

Видеть ведьму вображает:

То глазком ей подмигнет,

То кадит, и отпевает,

И трезвонит, и ревет.

28

Вот Картузов!^{188} Он зубами

Бюст грызет Карамзина;

Пена с уст течет ручьями,

Кровью грудь обагрена!

И напрасно мрамор гложет,

Только время тратит в том, —

Он вредить ему не может

Ни зубами, ни дером!

29

Но С<таневи>ч^{189}, в отдаленье

Усмотрев, что это я,

Возопил в остервененье:

«Мир! Потомство! за меня

Злому критику отмстите^{190},

Мой из бронзы вылив лик,

Монумент соорудите:

Я велик, велик, велик!»

30

Чудо! Под окном на ветке

Крошка Б<атюшк>ов висит

В светлой проволочной клетке^{191};

В баночку с водой глядит

И поет он сладкогласно:

«Тих, спокоен сверху вид,^{192}

Но спустись на дно — ужасный

Крокодил на нем лежит».

31

Вот И<змайл>ов!^{193} Автор басен,

Рассуждений, эпиграмм,

Он пищит мне; «Я согласен, —

Я писатель не для дам:

Мой предмет — носы с прыщами,

— Ходим с музою в трактир

Водку пить, есть лук с сельдями —

Мир квартальных есть мой мир^{194}».

32

Вот Плутов^{195} — нахал в натуре,_:

Из чужих лоскутьев сшит^{196}.

Он — цыган в литературе,

А в торговле книжной — жид.

Вспоминая о прошедшем,

Я дивился лишь тому,

Что зачем он в сумасшедшем,

Не в смирительном дому?

33

Тут кто? «Плутова собака

Забежала вместе с ним».

Так, Флюгарин-забияка^{197}

С рыльцем мосичьим своим,

С саблей в петле^{198}… «А французской

Крест ужель надеть забыл?^{199}

Ведь его ты кровью русской

И предательством купил!»

34

«Что ж он делает здесь?» —

«Лает, Брызжет пеною с брылей,

Мечется, рычит, кусает

И домашних и друзей».

«Да на чем он стал помешан?»

«Совесть ум свихнула в нем?

Все боится быть повешен

Или высечен кнутом!»

35

Вот в передней раб-писатель

К<арази>н-хамелеон!^{200}

Филантроп, законодатель.^{201}

Взглянем: что марает он?

Песнь свободе, деспотизму,

Брань и лесть властям земным,

Гимн хвалебный атеизму

И акафист всем святым.

36

Вот Грузинцев!^{202} Он в короне

И в сандалиях^{203}, как царь;

Горд в мишурном он хитоне,

Держит греческий букварь.

«Верно, ваши сочиненья?» —

Скромно сделал я вопрос.

«Нет, Софокловы творенья!»^{204} —

Отвечал он, вздернув нос.

37

Я бегом без дальних сборов…

«Вот еще!» — сказали мне.

Я взглянул. Максим Невзоров^{205}

Углем пишет на стене:

«Если б, как стихи Вольтера,

Христианский мой журнал^{206}

Расходился. Горе! вера,

Я тебя бы доконал!»

38

От досады и от смеху

Утомлен, я вон спешил

Горькую прервать утеху;

Но смотритель доложила

«Ради вы или не ради,

Но указ уж получен;

Вам нельзя отсель ни пяди!»

И указ тотчас прочтен;

39

«Тот Воейков, что бранился,

С Гречем в подлый бой вступал,

Что с Булгариным возился

И себя тем замарал, —

Должен быть, как сумасбродный,

Сам посажен в Желтый Дом.

Голову обрить сегодни

И тереть почаще льдом!»

40

Выслушав, я ужаснулся,

Хлад по жилам пробежал,

И, проснувшись, не очнулся

И не верил сам, что спал.

Други, вашего совету!

Без него я не решусь;

Не писать — не жить поэту,

А писать начать — боюсь!

_1814–1830

Д. Давыдов

^{207}

Голова и ноги

Уставши бегать ежедневно

По грязи, по песку, по жесткой мостовой.

Однажды Ноги очень гневно

Разговорились с Головой:

«За что мы у тебя под властию такой,

Что целый век должны тебе одной повиноваться;

Днем, ночью, осенью, весной,

Лишь вздумалось тебе, изволь бежать, таскаться

Туда, сюда, куда велишь;

А к этому еще, окутавши чулками,

Ботфортами да башмаками,

Ты нас, как ссылочных невольников, моришь

И, сидя наверху, лишь хлопаешь глазами,

Покойно судишь, говоришь

О свете, о людях, о моде,

О тихой иль дурной погоде;

Частенько на наш счет себя ты веселишь

Насмешкой, колкими словами, —

И, словом, бедными Ногами,

Как шашками, вертишь» —

«Молчите, дерзкие, — им Голова сказала, —

Иль силою я вас заставлю замолчать!..

Как смеете вы бунтовать,

Когда природой нам дано повелевать?»

«Все это хорошо, пусть ты б повелевала, —

По крайней мере, нас повсюду б не швыряла,

А прихоти твои нельзя нам исполнять;

Да, между нами ведь признаться,

Коль ты имеешь право управлять,

Так мы имеем право спотыкаться

И можем иногда, споткнувшись — как же быть, —

Твое Величество об камень расшибить».

Смысл этой басни всякий знает…

Но должно — тс! — молчать: дурак — кто все болтает.

₁₈₀₃

Бурцову. Призывание на пунш

Бурцов, ёра^{208}, забияка,

Собутыльник дорогой!^{209}

Ради бога и… арака^{210}

Посети домишко мой!

В нем нет нищих у порогу,

В нем нет зеркал, ваз, картин.

И хозяин, слава богу,

Не великий господин.

Он гусар и не пускает

Мишурою пыль в глаза;

У него, брат, заменяет

Все диваны куль овса.

Нет курильниц, может статься,

Зато трубка с табаком;

Нет картин, да заменятся

Ташкой с царским вензелем!