Русская община на кавказско-черноморском побережье - [4]

Надо помнить, что в горном побережье ведется хозяйство степное, – в этом-то и состоит хозяйственная трагикомедия, причем такое положение вещей до тех пор будет составлять земельную характеристику побережья, пока будет существовать в горном крае степная и притом смешанная община!

В общине, которую я взял, как представительницу остальных русских селений и притом без греческого населения, – что, конечно, подбавляет путаницы и несогласия, – в этой общине всех старожилов 548 душ обоего пола и новожилов 730 душ. Старожилы, как крестьяне собственники, с 1881 года платят подати: а) земельной государственной подати и b) казенного земского (земства в черноморской губ. нет) по 3 р. 39 к. с надельной души, да мирского сбора 3 р. 49, итого 6 р. 88 к. Новожилы с каждого двора мирского сбора – такую же цифру 3 р. 49 к., земского и оброчной подати 4 р. 46 к., итого 7 р. 95 к. в год. В это же общество входят две небольшие колонии чехов и поляков, о которых я должен, спустя немного, сказать несколько слов. Колонисты поселены тоже на 30-тидесятинном наделе, как и новожилы, но податей платят больше: оброчной подати и земского сбора с двора по 7 р. 96 к. и мирского сбора 2 р. 55 к., следовательно, всего в год – 10 р. 51.

Таким образом, выходит, что подати казенные с членов одного и того же общества берутся неравные, и как это ни странно, – с тех меньше, кто пользуется землей больше. Ошибка, конечно, была в том, что старо– и новожилов селили в одну общину, а нужно было их выделять порознь, с нарезом на каждую по отдельному юрту. Немудрено, что в такой странной, разнохарактерной общине при земельных притязаниях и притом вполне законных, как со стороны старо-, так и новожилов, между ними происходят постоянные несогласия решительно по каждому вопросу, даже не касающемуся земельных наделов, ибо неравенство в пользовании последних составляет тот тяжелый кошмар, который всегда висит над русской общиной на побережье. Разделить их теперь на два юрта, разрубить пополам это хотя и нелепое, но живое тело, вряд ли целесообразно, но делать все-таки что-нибудь нужно: такую общину оставлять на побережье нельзя. Местная администрация, по-видимому, пришла к такому же выводу, ибо в прошедшем (1904) году летом были попытки разделить в земельном отношении старожилов от новожилов, разделить чертой на правую и левую сторону: по одной стороне будут жить и работать старо, а по другой новожилы. Попытки эти в общем потерпели неудачу, да и в самом деле какой это раздел, который должен повести за собой многочисленные разделы, переделы, обмены, замены земельными участками между всеми членами общины, короче сказать – коренной передел всего юрта, всей земли, как старо, так и новожительской. одни общины от такого раздела отказались; другие, разделившись направо и налево (по речке), вступили в еще более враждебные отношения, нежели были прежде, стали требовать выкупа обработанных участков, которые перешли от обработавших к неработавшим, причем первым достались участки девственные, которые нужно корчевать, т. е. тянуть мочалу опять сначала! Прибавьте ко всему, что эти земельные «Монтекки и Капулетти» между собой породнились посредством браков, что они составляют и будут составлять один мир, один приход, что все другие, кроме земельных, интересы у них общие, и что в неравных земельных правах старо– и новожилы связаны между собою на всю жизнь крепкими узами. Не это ли удивительно?

– Как же вы теперь разделитесь? – спрашиваю я у члена удивительной общины. – Что же? у вас выгон и прогон будут общие?

– Какое!! – ответил общинник. – Разные выгоны будут… начистую надо разделиться, потому – без этого нельзя нам!..

– Как же разделиться-то, когда участки ваши перемешаны, как в беспорядке шашки, – говорю я. – Вот у тебя обработанный участок, а ты получишь хмиречье[2]!..

– Пускай! – отвечает мой собеседник с отчаянием. – Пускай, лишь бы мой участок был, какой он ни на есть… Я бы, может, фрукты там посадил, или виноград, когда земля под хлеб не годится… Разделиться надо… Сколько годов ждем земли своей!..

Это говорил мне новожил. Теперь послушаем, что говорит старожил.

– У меня участок – как-раз для сада… хороший был бы сад, о, какой хороший, и я охотник заняться бы им, не для себя, а для детей выростил бы… Какой участок! и от норд-оста защищенный, а вот приходится картофель, кукурузу садить!..

– Почему?

– Как почему? – ответил он с удивлением. – При разделе, может, мой участок отойдет к другому, которому и садик мой достанется… Это не дело!.. Еслибы семье моей пошел, тогда отчего не постараться!..

– Стало-быть вы желали бы, чтобы ваш юртовой участок поступил в вашу полную собственность, и но смерти вашей перешел бы к детям по наследству?..

Старик совсем оживился.

– Еще бы не желать!.. Тогда все, и садик, и виноградничек, все можно обладить… Пускай десять, хоть пять десятин удобной земли, остальная будет неудобная, но своя, собственная, тогда – совсем другое дело!..

Другой, третий, четвертый старожители говорят то же, одним словом, так: «Пусть отдадут нам по двадцати десятин ровной земли, удобной и неудобной вместе, пусть нарежут двадцатидесятинные участки – мы сами разделим, сами и под выпас, и под прогоны отведем, и больше нам ничего не нужно!.. А теперь сами знаете, какое может быть хозяйство?!.. Самое неверное… Вот, еслибы не нагнали к нам этих новожителей… тогда – еще бы!»… Но уже при последних словах тон благодушного мечтателя быстро, при одном имени новожителя, переходит сразу в озлобленный.