Русская нация. Национализм и его враги - [98]
Для самодержавия, будь оно действительно заинтересовано в социально-политической модернизации империи, было бы естественно опереться на эту националистическую дворянскую молодежь, боготворившую Александра I как победителя Наполеона, в противовес консервативным дворянским кругам, не желавшим прощаться с выгодами крепостного права (кроме всего прочего, внутридворянский раскол в тактическом плане укрепил бы прочность императорской власти).
Но Александр Павлович, видимо, понимал, что стратегически такая ставка чревата потенциальным ограничением императорского абсолютизма, ибо, разумеется, сама психология, сам этос «детей 12-го года» предполагал не безропотное подчинение воле монарха, а стремление к гражданской самодеятельности, и, в случае конфликта между интересами Отечества (как они их понимали) и интересами династии, выбор этих молодых людей был очевиден. Пришлось бы считаться с их мнениями и настроениями и в конечном счете в какой-то мере делиться властью. Благословенный же, по остроумному замечанию современника, готов был дать России сколько угодно свободы, при одном только условии – полной неограниченности своих прерогатив.
Несмотря на то что проекты преобразований продолжали разрабатываться в ближайшем императорском окружении и получали монаршее одобрение, они не реализовывались, за исключением тех мер, которые могли только раздражать молодых националистов (конституция, дарованная Польше, например). Основная активность императора перенеслась на поддержание прочности европейских монархий в рамках Священного союза, что также вызывало негодование людей декабристского круга.
Характерно и само отношение Александра к культу «народной войны». Как только русские войска пересекли границы империи, государственный официоз отказывается от националистической риторики, ее сменяет (вплоть до конца царствования) доктрина христианского универсализма, в которой победа над «двунадесятью языками» приписывалась уже не русскому народу, а провидению, чьим орудием выступал, естественно, Божий помазанник. Даже сама память об Отечественной войне, похоже, раздражала Александра (как позднее и Сталина память о Третьей Отечественной войне), он отказывался посещать торжественные мероприятия, посвященные ее событиям, хотя с удовольствием принимал приглашения на презентации, связанные с победами над Наполеоном в Европе. Ему (как и Сталину), очевидно, неприятно было вспоминать о том времени, когда он полностью зависел от воли нации, а не она от его воли.
Результат такой политики известен: разочарование либеральных дворянских националистов в еще недавно обожаемом властителе, радикализация тайных обществ, трагедия 14 декабря 1825 г., николаевский застой… Таким образом, национальная модернизация, которая логически вытекала из победы в Отечественной войне, драматически сорвалась, что задержало развитие России почти на несколько десятилетий.
Так было и после подавления польского мятежа 1863 г., которое русские националисты воспринимали как новую Отечественную войну. «Польская революция, – писал П.А. Кропоткин, – положила конец всем реформам. Правда, в 1864 и 1866 годах ввели земскую и судебную реформы, но они были готовы еще в 1862 году… Хуже всего было то, что само общественное мнение сразу повернуло на путь реакции». Естественно, ибо внешняя угроза консолидирует население вокруг правящего режима, от которого требуют уже не реформ, а военных побед.
Так было и после Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., благодаря которой была освобождена Болгария. Великие реформы Александра II, призванные наконец решить задачу национальной модернизации, со второй половины 1860-х гг. явно забуксовали, как только очередь дошла до демократизации политических институтов. Между тем – пусть слабое и немногочисленное – русское общество чувствовало естественное желание участвовать в управлении страной; право на это ему объективно давали по европейским нормам, на которые ориентировалась пореформенная Россия (но которые в ней не работали) имущественный и/или образовательный ценз его представителей. Во внутренней политике общество в своих «бессмысленных мечтаниях» натыкалось на глухую, непробиваемую стену, оставалась только внешнеполитическая активность, благо лазейка для нее была – славянский вопрос, борьба за освобождение славянских народов, находившихся под иноземным игом.
По сути, именно русское общество, объединившееся в «славянские комитеты», главным рупором которых был И.С. Аксаков, вынудило императора объявить войну Турции. На эту войну возлагались огромные надежды. Ф.М. Достоевский, член петербургского славянского комитета, писал в «Дневнике писателя» за 1877 г.: «Нам нужна эта война и самим; не для одних лишь “братьев-славян”, измученных турками, подымаемся мы, а и для собственного спасения: война освежит воздух, которым мы дышим и в котором мы задыхались, сидя в немощи растления и в духовной тесноте… Самоуважение нам нужно, наконец, а не самооплевывание… Война осветит столько нового и заставит столько изменить старого, что вы бы не добились того самооплевыванием и поддразниванием…»
