Русская литература от олдового Нестора до нестарых Олди. Часть 1. Древнерусская и XVIII век - [110]

Еще почитаем. «Древние россияне, в течение многих веков воюя или с иноплеменниками или с единоземцами, – оцените, – не уступали как в мужестве, так и в искусстве истреблять людей ни одному из тогдашних европейских народов. Но дружины князей и города не хотели соединиться, действовали особенно (то есть сами по себе) и весьма естественным образом не могли устоять против полумиллиона Батыева».

Эйдельман нам отмечает, что весьма положительно характеризующее наших предков «не уступали в мужестве» Карамзиным тут же уравновешивается «так и в искусстве истреблять людей». Вот вам его оценки. Еще Эйдельман подчеркивает, что необходимость самодержавия для России, которую я уже цитировала в эпиграмме Пушкина, Карамзиным действительно была выстрадана. А потом мы с вами почитаем «Бориса Годунова» (вы можете почитать заранее, все спойлеры, ей-богу, лежат в любом издании!), вернемся к этой теме.

О мести Ольги, которую мы с вами разбирали на первой лекции. «Не удивляемся жестокости Ольгиной: вера и самые гражданские законы язычников оправдывали месть неумолимую; а мы должны судить о героях истории по обычаям и нравам их времени».

Вспоминайте мои слова о том, как сейчас пламенно перевирают «Повесть о Петре и Февронии», и вы поймете, насколько призыв Карамзина актуален. А Эйдельман пишет: «Если бы Кармазин выдал свои тома до Бородина, до пожара Москвы и взятия Парижа, эффект хоть и был бы, но думаем, много меньший. Россия, вернувшаяся из великого похода, желала понять сама себя, и, наверное, никто лучше… Вяземского не оценил этого обстоятельства. Вяземский пишет: “Карамзин – наш Кутузов двенадцатого года. Он спас Россию от нашествия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас отечество есть, как многие узнали о том в двенадцатом годе”».

Действительно, это тот потрясающий случай, когда книга, казалось бы научно-популярная, оказывается востребованной как публицистическая вещь. И сейчас нам Карамзин, конечно, нужнее как писатель-публицист, а не как историк, потому что его гражданская позиция, его публицистическая позиция – это то, чему следует учиться. Историю мы будем учить по более современным работам.

Ну и поскольку, как я вам многократно говорила, любое великое литературное произведение является великим не тем, про что оно написано, а тем, как оно написано, напоследок немножечко о слоге. А то ведь до Карамзина писали Татищев с Щербатовым – они что, не гражданственные были, что ли? Однако ж кто их читал…

Так вот, о слоге. Довольно забавная ситуация. Жил да был некий профессор Московского университета, фамилия его была Каченовский. Он изволил ругаться, потому что он был нормальный профессор-историк, ему надо, чтобы книжка факты отображала. «Чувство души его для меня постороннее делу, – возмущался Каченовский, – когда читаю его творения, когда ищу в нем истины. Требую от историка, чтобы он показывал мне людей такими точно, какими они действительно были; а полюблю ли их или нет, одобрю ли их мысли, их поступки, или напротив – это уже до меня, не до него касается». И кроме того, Каченовский возмущается, что Карамзин в предисловии написал, что «читатель, быть может, заскучает». А вот оно не скучное! Это страшно преступление, безусловно, и Николаю свет-Михайловичу его не избыть.

Лирическое отступление о нескучных книгах. Я как-то в последнее время к целому ряду объектов нашей культуры отношусь с позиции «не читал, но одобряю», причем не читала и читать не собираюсь. В данном случае я хочу сказать о феномене Бушкова. Я его не читала. Я ничего не могу сказать об исторической фактографии его научно-популярных книг. Обложки вызывают у меня сильный душевный трепет, я не хочу такое читать. С другой стороны, те фрагменты, с которыми меня ознакомили, говорят о том, что у него хороший язык, и чем он безусловно хорош, так это попыткой изложить историю для новой аудитории. Феномен Бушкова (и возможно, не его одного, просто я не читаю подобного рода литературу) – это ведь попытка фактически стать неким координатором нашего времени. Он выдает огромное количество популярных книг, целая серия о самых разных деятелях. Он пишет их живым языком на грани разговорного и литературного. Не скучно? Не скучно – это точно, это сто процентов. Наверняка на него ругаются университетские профессора, это я вам, даже не читая, утверждаю. Говорят, что у него перевраны факты, – верю заочно. Но он оказался востребован, когда у страны произошел слом культурной парадигмы, когда, озверев от лжи и тенденциозности советской подачи истории, читатель утратил доверие к ней в целом.

Каждый писатель пишет для своего читателя, пишет с учетом его интеллектуального и культурного уровня. Для кого писал Карамзин? Для того, кто знает, кто такие Фемистокл со Сципионом. И то, что его бросились читать светские дамы, Пушкин сообщает со словом «даже»: экое диво-дивное, ничего, кроме Снежаны Клубникиной (по-французски), в руки не брала, а тут вдруг – Карамзин!

Для кого пишет Бушков? Или для того, кто в очень средней школе с двойки на тройку перебивался, или для того (кто мне и показывал цитаты), кто озверевает на работе и хочет в метро что-нибудь легкое почитать. Это популярное масштабное изложение истории – то, что нужно народу. Не узкому интеллектуальному кругу, а тем, кто в мое прекрасное советское детство по вечерам в беседках детских садиков сидел и пиво там пил. Поэтому Бушков – это отражение уже упомянутого мною явления современной культуры: младоинтеллигенции. Не нравится вам младоинтеллигенция? вы ее называете толпой хамов, нахватавшихся поверхностных знаний? Вот перед вами Николай свет-Михайлович, причем не как фактография истории, а как методология просвещения.