Русская критика от Карамзина до Белинского - [4]
Слово «высокий» в кругу декабристов использовали в значении «гражданский». Обращаясь к ссыльным декабристам с посланием в Сибирь, Пушкин не случайно употребил это слово:
Мысль о высоком предназначении поэзии — одна из основных в декабристской критике. Поэта уподобляют оратору, призывающему к борьбе, воину, идущему на подвиг. Рылеев в статье «Несколько мыслей о поэзии» убеждает поэтов «осуществить идеалы высоких чувств, мыслей и вечных истин».
Критики-декабристы требуют, чтобы поэты искали вдохновения на русской почве, в русской истории, в русском характере. Это требование проходит красной нитью через цикл статей Сомова «О романтической поэзии». Близкий декабристам критик в третьей статье цикла заявляет, что русский язык исключительно богат, и поэты найдут в нем выразительные средства, чтобы передать не только «томление любви безнадежной» или «унылые звуки скорби», но и «борение стихии, и пылкие порывы страстей необузданных».
Еще более решительно требование национальной самобытности выдвигает Кюхельбекер. В статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» он выступает против подражаний иностранным образцам и патетически восклицает: «Да создастся для славы России поэзия истинно русская!»
А. Бестужев в статье «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов» критиковал принятую в дворянском обществе систему воспитания: «Мы всосали с молоком безнародность». С горечью он спрашивал: «Когда же попадем мы в свою колею? Когда будем писать прямо по-русски?» И тут же, оценивая только что появившуюся в рукописи комедию Грибоедова «Горе от ума», прозорливо предсказывал, что будущее «поставит ее в число первых творений народных».
С требованием национальной самобытности литературы у декабристов связан интерес к фольклору. О старинных преданиях и песнях как источнике вдохновения для современных поэтов размышляли А. Бестужев и Сомов. Среди народных песен декабристы выделяли такие, где звучали мотивы вольнолюбия, отваги, бунта.
Критики-декабристы были сторонниками романтизма. Романтическую поэзию они понимали как свободную от всяких канонов, ограничений, вроде трех единств: она для них поэзия возвышенной мечты. О чем мечтали декабристы, рассказал, насколько это допускали условия, А. Бестужев после подавления восстания в письменных показаниях следственной комиссии. По его словам, они обычно возвращались с литературных вечеров с Рылеевым: «Мечтали вместе, и он пылким своим воображением увлекал меня еще более. Так эти грезы оставались грезами до 1824 года, в который он сказал мне, что есть тайное общество, в которое он уже принят и принимает меня».
Рылеев, Кюхельбекер восхищались Державиным, видели в нем своего предшественника. Им были близки его ораторская интонация, отношение к поэзии как к средству гражданского воспитания. Кюхельбекер в статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» поднимает на щит классическую оду, подчеркивает, что она увлекается «предметами высокими, передавая векам подвиги героев и славу Отечества», а романтическую элегию он решительно отвергает за интимность, камерность, ведь в ней всего лишь «стихотворец говорит об самом себе, о своих скорбях и наслаждениях». Зло и весело Кюхельбекер высмеивает элегический романтизм Жуковского и его последователей. Он пародийно перечисляет традиционные романтические трафареты: «луна, которая — разумеется — уныла и бледна, скалы и дубравы, где их никогда не бывало...» и т. д. И заканчивает: «Туманы над бором, туманы над полями, туман в голове сочинителя».
Статья Кюхельбекера, появившаяся в 1824 году, впервые отграничивала декабристский гражданский романтизм от элегического романтизма Жуковского. Вслед за Кюхельбекером против негативных, как им казалось, сторон влияния Жуковского выступили А. Бестужев и Рылеев. Пушкин был более историчным и в письме Рылееву 25 января 1825 года подчеркивал важные прежние заслуги Жуковского: «Зачем нам кусать груди кормилицы нашей? Потому что зубки прорезались? Что ни говори, Жуковский имел решительное влияние на дух нашей словесности».
Декабристы быстро росли и как поэты, и как критики. Большинство лучших своих произведений они создали в последние два-три года перед восстанием на Сенатской площади. Поражение восстания, казнь руководителей восстания, ссылка остальных участников тяжко сказались и на судьбах освободительного движения, и на судьбах литературы.
Позднее, в ссылке, декабрист Н. Бестужев написал «Воспоминание о Рылееве». Оно свидетельствует, что и «во глубине сибирских руд» декабристы умели сохранить святую ненависть к деспотизму, веру в конечную победу революционного дела.
Целая эпоха в истории русской культуры обозначена именем Пушкина. Пушкин, чья слава началась с «вольных» стихов на гребне волны движения декабристов, не только создал шедевры в поэзии, прозе и драматургии.
Его беспримерная одаренность воодушевляла современников, придавала им силы. Это очень точно подметил Гоголь. В статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность» он писал, что Пушкин «был для всех поэтов, ему современных, точно сброшенный с неба поэтический огонь, от которого зажглись современные поэты».
«– Куда прикажете? – спросил мой Иван, приподняв левой рукою трехугольную шляпу, а правой завертывая ручку наемной кареты.– К генеральше S.! – сказал я рассеянно.– Пошел на Морскую! – крикнул он извозчику, хватски забегая к запяткам. Колеса грянули, и между тем как утлая карета мчалась вперед, мысли мои полетели к минувшему…».
«– Вот Эльбрус, – сказал мне казак-извозчик, указывая плетью налево, когда приближался я к Кисловодску; и в самом деле, Кавказ, дотоле задернутый завесою туманов, открылся передо мною во всей дикой красоте, в грозном своем величии.Сначала трудно было распознать снега его с грядою белых облаков, на нем лежащих; но вдруг дунул ветер – тучи сдвинулись, склубились и полетели, расторгаясь о зубчатые верхи…».
«Вдали изредка слышались выстрелы артиллерии, преследовавшей на левом фланге опрокинутого неприятеля, и вечернее небо вспыхивало от них зарницей. Необозримые огни, как звезды, зажглись по полю, и клики солдат, фуражиров, скрып колес, ржание коней одушевляли дымную картину военного стана... Вытянув цепь и приказав кормить лошадей через одну, офицеры расположились вкруг огонька пить чай...».
«Эпохою своей повести избрал я 1334 год, заметный в летописях Ливонии взятием Риги герм. Эбергардом фон Монгеймом у епископа Иоанна II; он привел ее в совершенное подданство, взял с жителей дань и письмо покорности (Sonebref), разломал стену и через нее въехал в город. Весьма естественно, что беспрестанные раздоры рыцарей с епископами и неудачи сих последних должны были произвести в партии рижской желание обессилить врагов потаенными средствами…».
В книгу русского писателя-декабриста Александра Бестужева (Марлинского) (1797–1837) включены повести и рассказы, среди которых «Ночь на корабле», «Роман в семи письмах», «Наезды» и др. Эти произведения насыщены романтическими легендами, яркими подробностями быта, кавказской экзотикой.
«Была джума, близ Буйнаков, обширного селения в Северном Дагестане, татарская молодежь съехалась на скачку и джигитовку, то есть на ристанье, со всеми опытами удальства. Буйнаки лежат в два уступа на крутом обрыве горы. Влево от дороги, ведущей из Дербента к Таркам, возвышается над ними гребень Кавказа, оперенный лесом; вправо берег, понижаясь неприметно, раскидывается лугом, на который плещет вечно ропотное, как само человечество, Каспийское море. Вешний день клонился к вечеру, и все жители, вызванные свежестью воздуха еще более, чем любопытством, покидали сакли свои и толпами собирались по обеим сторонам дороги…».
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.