Русская красавица - [28]

— Считается, что из-за Евы на род людской обрушились все беды и несчастья, — глухо говорил Оболенский. — Некоторые идут дальше и утверждают, что беды и несчастья обрушились на человека в момент создания самой Евы — женщины. И это уже не смешно. Хочется плакать.

Голос Оболенского стал мягче, бархатнее. Проникновеннее. «Началось», — подумала Ольга.

— Женщина… Без нее в сердце царит одиночество, чувства опустошены, и ты обречен на поиски пары. И только рядом с женщиной можно почувствовать себя мужчиной и ощутить свою силу. Символ Бога — круг, а символ женщины — перечеркнутый круг. Древние знали, что женщины ближе к Богу, потому что больше полагаются на чувство. Особенно те, которые пробуют творить из живого еще более живое: подруги, жены, возлюбленные… Особенно возлюбленные. Они дарят любовь и ведут к бессмертию. Это важнее всех условностей морали, которые тоже являются символами, но самого низкого порядка. Надеюсь, ты понимаешь, моя кошечка, о чем я?..

— Физкультпривет… кошечка!

Бохан уселся на стул рядом с Олей, схватил рюмку Оболенского и выпил ее залпом.

— Какая дрянь! — деланно возмутился он. — Разве можно пить это засахаренное пойло? Я должен… Нет, я просто обязан угостить тебя чем-нибудь более приличным. Эй, Майкл, неси сюда пузырек коньячку. Будем знакомиться. Такие красавицы нынче редкость, — он посмотрел на Оболенского. — Верно, боров носатый?

— У тебя плохие манеры, — холодно заметил Вадим.

Он потянулся к своей рюмке и выплеснул остатки ликера в лицо Бохана. Парень моментально среагировал, будто ждал нападения. Он уклонился в сторону, и брызги пролетели мимо, не оставив никаких следов.

— Что такое?! Дядя показывает свой норов? — осклабился Бохан. — Я и сам кое-что могу тебе показать. Только не думаю, что тебе это понравится!.. Не бережешь ты, дядя, свое здоровье. Не любишь ты себя.

«Нужно бы ударить его по губам, — подумал Оболенский. — С размаху, в кровь, пронзить окриком». Но на ум ничего не приходило, потому что слова знает только мудрость, а ненависть слов не знает.

— Вон отсюда! — прошипел Вадим Владимирович.

Бохан перестал улыбаться.

— А не пойти ли тебе самому?.. Пока не поздно, — с угрозой сказал он. — А то унесут на носилках, будешь потом всю жизнь ковылять на костылях. А то и вовсе с больничной койки не встанешь.

— Это он может. — Слева от Ольги уселся Патлатый Майкл. Он тоже уставился на Оболенского. — Бохан большой специалист по больничным койкам. — Парень перевел взгляд на девушку. — А также по кушеткам, кроватям, диванам, матрасам и просто коврам. Уникальный специалист. Все девушки так говорили. Сам слышал.

Вадим почувствовал страх. Нет, он не испугался угроз этих подвыпивших юнцов — просто отчетливо понял, что справиться с ситуацией не сможет. Это было унизительно. Ощущение было такое, будто его бросили в яму со связанными за спиной руками и все его попытки освободиться заканчиваются неудачей. А по краям ямы сотни зрителей, и все они смеются ему в лицо.

Вадим покосился на бармена. Конечно, можно было крикнуть, позвать на помощь, но это было унижением еще худшим, чем поражение в драке. Маленький мальчик просит о помощи… Зрители — взрослые дяди — спешат на выручку малышу. Катастрофа!

Больше всего на свете Оболенский боялся поражения при женщинах. Как теперь. И вместе со страхом в его сердце закипала ненависть к самому себе за трусость, за нерешительность, и вынести это было невозможно. Вадим привык быть победителем, у него были связи, деньги, влияние. Он знал, что в конце концов разберется с парнями, отыщет их: теплоход — не город. Но это будет потом, а не сейчас. А делать что-то нужно именно сейчас, иначе стыдно будет смотреть в зеркало.

Он поднялся со стула, красный как рак, кипящий от гнева, не знающий, что ему делать. Бохан тут же повернулся к нему и сквозь зубы процедил:

— Это правильно. Тебе действительно пора уходить.

— А он сейчас и уйдет, — с наглой веселостью хохотнул Патлатый. — Сейчас попрощается с дамой и уйдет. Что ему здесь делать? Он чужой на этом празднике жизни.

— Зря вы так, мальчики, — сказала Ольга. — Нельзя забывать о вежливости.

Она была совершенно спокойна, и это удивило Вадима. Мало того, она вроде была рада конфликту и, казалось, едва сдерживает улыбку.

— Мальчики, попросите бармена поставить музыку, да погромче, поживее. Мы потанцуем, — сказала Ольга. — Вы не против, Вадим Владимирович?

Оболенский в замешательстве пожал плечами, а Бохан уже кричал бармену, чтобы тот включил что-нибудь покруче. Дама, мол, желает потанцевать.

С потолка грянул ударник, захохотал саксофон. Мелодия закружила между столиками, в проходах, над барной стойкой, ударила в зеркала, становилась все гуще. Ей было тесно, и она расправляла тугие крылья, и казалось, бутафорские водоросли над барной стойкой колеблются под ее волнами. Ольга поднялась со стула, чуть заметно подмигнула Оболенскому.

Бохан протянул свою лапу, приглашая Олю на танец. Кисть мясистая, толстые пальцы, покрытые редкими рыжими волосками. По-хозяйски тянется к плечу девушки.

— Пляшут зайки на лужайке, — загнусавил он. — Веселятся наши зайки. Вот какие зайки, зайки-попрыгайки…