Русская история. Часть II - [19]

Дальше речь идет о том, что надо изучать. В параграфе 7 этого раздела фактически раскрывается программа богословского образования.

«В богословии собственно приказать, чтоб учено главные догматы веры нашей и Закон Божий. Чел бы учитель богословский Священное Писание и учился бы правильно, как прямую истую знать силу и толк в Писании. И все бы догматы укреплять свидетельством Писания, а в помощь того дела чел бы святых отец книги, да таковых отец, которые прилежно писали о догматах, за нужду, распрь, в Церкви случившиеся, с подвигом на противные ереси. Ибо суть древние учители, собственно о догматах — тот о сем, а другой о ином — писавшие. Например, о Троической тайне — Григорий Назианзин в Трех словах своих богословских, и Августин в книгах о Троице, о Божестве Сына Божия. Кроме оных, Афанасий Великий в пяти книгах на ариан, о Божестве Святаго Духа Василий Великий в пяти книгах на Евномия. О ипостаси Христовой — Кирилл Александрийский на Нестория, о двоице естеств в Христе довольно одно послание Леона, папы римского, да Флавиана, Цареградского патриарха. О грехе первородном, о благодати Божией — Августин во многих книгах на пелагианы и проч. К тому ж зело полезно деяния и разговоры вселенских и поместных Синодов. От таких учителей в Священном Писании не тщетно будет учение богословское. А хотя и может богословский учитель от новейших иноверных учителей помощи искать, то должен не учиться и них и полагатися на их сказки, но только руководство их принимать, каких они от писаний и от древних учителей доводов употребляют. Наипаче в догматах, в которых с нами иноверцы согласны суть. Однако доводам их не легко верить, а посмотреть, есть ли таковое в Писании или в книгах отечественного слова и тую ли имеют силу, якую они приемлют. Многожды бо лгут господа оные, и чего не бывало в природе».

Дальше — пассаж о католиках, которых Феофан не любил. Отчасти это было вызвано его протестантскими симпатиями, отчасти тем, что он хорошо знал, что такое католическое образование, потому что подвизался в Киево-Могилянской Академии много лет. Католическую схоластику он знал, что называется, из первых рук и понимал, что это тупик.

«По случаю зде с причины мимошедшего совета вспоминается, что при школах надлежит быть библиотеке довольной, ибо без библиотеки как без души Академия, а довольную библиотеку молено купить за 2 тысячи рублей».

Он сам обладал великолепной библиотекой в несколько тысяч томов на разных языках и, конечно, толк в этом знал. «Библиотека учителям во все дни и часы к употреблению невозбранна, только бы книг по келиям не разбирали, но чли бы оные в самой библиотечной конторе, а ученикам и прочим охотникам отворять библиотеку в нареченные дни и часы».

Дальше — перечень дисциплин для изучения в Академии. Перечень этот очень похож на тот, что изучали в Славяно-Греко-Латинской Академии. По мнению Феофана, священник должен быть образован универсально.

«Чин учения таковый добрый кажется: 1) грамматика купно с географией и историей, 2) арифметика и геометрия, 3) логика или диалектика и едино то двоименное учение, 4) риторика купно или раздельно с стихотворным учением, 5) физика, присовокупя краткую метафизику, 6) политика краткая Пуффендорфова: аще она потребно судится, быть и может она присовокупится к диалектике (т. е. на нее упора не делается), 7) богословие. Первые шесть по году возьмут, а богословие два года, ибо хотя и всякое учение диалектического, грамматического пространна есть, обаче в школах сокращено трактовать надобно и главнейшие только части. После сам долгим чтением и практикою ем совершится, кто так доброе руководство получит. Язык — греческий и еврейский, если будут учители, между иными учении урочное себе время приимут».

Программа, прямо скажем, весьма солидная. В XIX веке в духовных академиях и семинариях все это полностью было реализовано.

Феофан думал не только о том, что надо учить, но и о том, как это организовать. Он был очень практичный человек. Дело не в том, какова система управления духовными учебными заведениями (ректоры, преподаватели, профессора и т. д. — все это подразумевается), но в том, кого брать, где учить, где заводить Академию. Некоторые пассажи вызывают, естественно, улыбку, но их тоже интересно прочитать.

«Новопришедшего ученика отведать память и остроумие и если покажется весьма туп, не принимать в Академию. Ибо лета потеряет, а ничему не научится, а обаче возьмет о себе мнение, что он мудрый, и от таковых несть горших бездельников. А чтоб который не притворял себе тупости, желая себе отпуску к дому, как то другие притворяют телесную немощь от солдатства, искушению ума его целый год положить, и может умный учитель примыслить способы искушения таковые, яковых он познать и ухитрить не дознается. Буде покажется детина непобедимой злобы, свирепый, до драки скорый, клеветник, непокорив и буде через годовое время ни увещаниями, ни жестокими наказаниями одолеть его невозможно, хотя б и остроумен был, выслать из Академии, чтоб бешеному меча не дать.

Место Академии не в городе, но в стране, на веселом месте угодное, где несть народного шума, ниже частой оказии, которая обычно мешает учению и находит на очи, что похищает мысли молодых человеков и прилежать к учению не попускает».