Русская фэнтези 2009. Разбить зеркала - [17]

— У вас есть портрет матери? — спросил он.

— Да, — кивнул банкир. — Миниатюра на стене кабинета. И поясной портрет в спальне. Жена говорила, что там ему не место, да я все не собрался перевесить…

— Пошлите кого-нибудь за этим портретом. И пусть он по дороге захватит живописца. У вас есть на примете хороший портретист?

— Есть. Мориц Оппенгейм, славный мальчик. Очень талантлив. Мне рекомендовал его старший брат. Сейчас он в Лондоне и не откажет в просьбе.

— Он когда-нибудь видел вашу мать?

— Видел. Он тоже из Франкфурта и был вхож к нам.

— Отлично. Дайте посыльному его адрес.

И датчанин, забыв про усталость, кинулся обратно в комнату — остановить служанок, которые самым преступным образом намеревались слить воду из чана. В итоге вода, где, если верить словам Эрстеда, сохранилась часть магнетического флюида леди Анны, а также его собственного, была перелита в пустые бутыли из-под вина, хранившиеся в погребе. Бутыли предварительно вымыли с таким тщанием, словно купали новорожденного, а затем плотно закупорили и поставили в холодок.

Художник, молодой человек лет тридцати, приехал без промедления. Он отличался редкостным качеством — умением не удивляться. Сегодня оно понадобилось Морицу Оппенгейму в полной мере; можно сказать, Эрстед злоупотребил им.

— Вы должны сделать копию с портрета Гутлы Ротшильд в максимально короткие сроки.

— Да, сэр, — кивнул художник.

— Работать будете здесь, в отведенных вам покоях. За всем необходимым пошлют. Составьте список.

— Да, сэр.

— Когда вы натягиваете холст на подрамник, вы смачиваете его холодной водой для равномерности натяжения? Я слышал, ткань садится…

— Разумеется, сэр. Смачиваю.

— Используйте ту воду, которую я вам дам, — жестом Эрстед велел князю проследить, чтоб подготовили одну из заветных бутылей. — Любая другая вода для вас запретна. Вы поняли меня?

— Да, сэр.

— Ту же воду вы должны использовать при варке клея, которым станете проклеивать холст, и для изготовления грунта. Клей берите рыбный. В нем есть остатки животного магнетизма, а нам это на руку.

— Понял, сэр. Вода ваша, клей рыбный.

— Пока портрет будет в работе, я закажу для него раму и доставлю в имение. Я запрещаю помещать портрет в другую раму.

— Да, сэр.

— Вы считаете меня сумасшедшим?

— Нет, сэр. Я слишком обязан семье Ротшильдов.

Неделя пролетела для банкира быстрей ветра. С утра до вечера он занимался делами — долговые обязательства правительства, заседания совета «Alliance Insurance Company», восемьсот тысяч фунтов займа бразильскому императору[10] — все успевая, будто юноша. Натану повезло: его зятя задержал у себя герцог Веллингтон для каких-то важных консультаций. Объяснения откладывались, а при удачном исходе дела их могло и вовсе не потребоваться.

Впервые в жизни финансист надеялся на удачный исход, не торопясь сплюнуть через левое плечо. Это изумляло и настораживало.

Заказанную Эрстедом раму он сперва осмотрел сам. Черное дерево, сверху — золоченый щит с красной серединой;[11] по периметру — резьба в виде виноградной лозы. Ничего особенного, если не считать узора из стальной проволоки, затягивавшего всю плоскость будущей картины на манер паутины.

— Портрет скроет проволоку от взглядов, — заверил датчанин. — Впрочем, вы всегда можете сказать, что это — причуда художника, или ваша. Узор, дорогой вашей матери с детства, или что-то в этом роде.

— Зачем это надо? — поинтересовался банкир.

— Мы замыкаем цепь. Поверьте, я мог бы все объяснить подробно, но вам не станет понятнее. Не обижайтесь, герр Ротшильд.

— Я не обижаюсь. — Банкир щелкнул по натянутой проволоке, и та еле слышно загудела, словно крупный шмель. — Если ваша затея удастся, какие могут быть обиды? Если провалится — тем более. Вы ведь даже не обсудили со мной размеры вашего гонорара, не потребовали задаток…

Эрстед искренне расхохотался.

— А ведь правда! Сами видите, каждому — свое. В делах финансовых я — сущее дитя. Да, не забудьте: когда портрет повесят на стену, пусть ваша дочь первые дни почаще бывает рядом. Она сама поймет, когда нужда в ее присутствии отпадет…

5

— К вам посетитель, сэр!

— Кто?

— Мистер Эрстед, сэр. Как вы распорядились…

— Зови его, Джошуа! Немедленно!

Коньяк уже ждал на столе. Виноторговец Эммануэль Курвуазье, поставщик ссыльного Наполеона, мог гордиться: сегодня стол английского финансиста украшал напиток, каким на острове Святой Елены утешался бедняга-император. Впрочем, будь такая возможность, Натан Ротшильд купил бы нектар и амброзию — за любые деньги! — чтобы угостить спасителя любимой дочери.

Едва датчанин вошел, банкир, обычно сдержанный, кинулся его обнимать. Даже спутник Эрстеда в этот миг показался Натану милее обычного. Мало ли зачем славянский аристократ день и ночь таскает черные окуляры? Байрон, говорят, пил уксус для бледности, и ничего! Может, и князь — любитель уксуса…

— Герр Эрстед! Моя благодарность не знает границ!

— Я рад, — сухо ответил датчанин. — Как здоровье леди Анны?

Глаза его, сияя, ясно показывали: сухость напускная.

— Отлично! Врачи в один голос заверяют: опасность миновала! Что же до портрета, то он поначалу висел в ее комнате, как вы велели. Анна говорит, что на второй день он вдруг стал, как живой. Минута, не более; должно быть, причуды освещения. Дочери померещилось, будто портрет вот-вот заговорит. К счастью, этого не произошло. Художник Оппенгейм…