Русская эротика - [5]

А после этого всего, да, после такого, он дал ей розовый махровый халат своей жены и, надевая трусы, сказал, что все это неправда.

Что у него есть жена и ребенок - и никакого продолжения, Наташа, у нас с тобой не будет, спасибо, завтра рано вставать.

Вот прямо так и сказал.

По всей видимости, именно там, в ванной («найдены три волоса длинных, красного цвета») с ней и происходила какая-то страшная, напряженная работа. Что-то собиралось, распадалось, намечалось, пересматривалось.

Выйдя из ванной, она направилась на кухню, - туда, где стояла роза алая, наружные лепестки белые, 1 шт., - и взяла нож, которым они два часа назад резали колбасу.

Олег ничего не понял, он спал.

III.

Из обвинительного заключения: «П-на… нанесла ножом не менее 15 ударов в область туловища спящего Г-на О. Г. и убила его».

Из 15 ножевых как минимум 9 были смертельно опасными.

Он был еще жив, когда она вызывала такси, шарила по шкафам, сгребая в одну кучу дивидишник, орифлеймовские дезодоранты, шампуни и парфюмы, мобильники, косметичку и шмотки его жены, когда пыталась поднять телевизор - нет, тяжело! - и свалила его на пол. Он был жив, дышал, хрипел. Когда она ушла, у него еще хватило сил сползти с дивана; умер он на ковре.

На диване, в громадной бурой луже, - такой громадной, что, кажется, она должна была пропитать диван насквозь до пола, - остался аккуратный белый бычок.

- Окурочек, - говорит прокурор-криминалист Владимир Рухов, пролистывая на компьютере фотографии. - Она еще успела покурить.

Фотографий много. Крови, кажется, не было только на потолке.

Убила не затем, чтобы украсть, а украла, потому что убила, - что ж теперь, не пропадать же добру.

Спрашиваю Туктарова:

- Она влюбилась? Так бывает - влюбилась, прожила за один вечер целую судьбу, прокрутила в голове счастливую жизнь, испытала потрясение, любовный аффект…

- Любовь? Я думаю, она просто засмеялась бы, услышав такие слова.

И соседка Наташи, Ирина, знающая ее с десяти лет, говорит:

- Нет, она не могла влюбиться. Нет, это исключено.

IV.

Обличать российскую действительность столь же легко и приятно, как и хвалить; «очернительство» и «украшательство» нынче не конкуренты, а честные партнеры. Телевизионная реальность, в которой дружно всходят озимые, молодая семья с пожизненно счастливыми лицами въезжает в пенопластовый дом, и радостно дымит четвертая домна, совсем не противоречит той реальности, где отцы насилуют младенцев, и умирают старики в великом аптечном стоянии. На всякое «да» найдется «но», а на «но» - «вместе с тем» и «однако же», - и так до бесконечности. Социальные парадоксы стали единицей отсчета.

Наташа чудовище, но она же и жертва того люмпенского ада, который достался ей по рождению. Ей не может быть оправдания, но в ее действиях невыносимо хочется найти хоть какой-то смысл, кроме животного и воровского, - но получается плохо. Диагноз «легкое слабоумие неясного генеза», поставленный судебной экспертизой, ничего не проясняет, да и что ж тут, Боже мой, неясного. Подруга ее Оксана, уборщица, не без вызова говорит: «А мне она нравилась! Симпатичная девчонка, и всегда готова была помочь», - и я понимаю, что это правда, - к ближнему кругу она поворачивалась человеческим своим лицом, другим же досталось, так сказать, маргинальное. Она всего лишь воспроизвела нормы и паттерны своей среды, и когда воротынские жители говорят: «Да нормальная она была девчонка, нормальная!» - это симптоматично: она и в самом деле находилась в рамках определенной социальной нормы. Насколько, конечно, может быть нормой тот ад, в котором она выросла и научилась чувствовать себя хорошо и комфортно.

Вот Натальина мать - сейчас лежит в больнице с инфарктом, но это следствие не безутешного материнского горя (с декабря и по нынешний день она ни разу не навестила дочь, не передала ни одной посылки), а очередного двухнедельного запоя. Она нестарая женщина, ей около сорока. Год назад от легочного заболевания, но фактически, как сказала мне соседка П-ных, «тоже вот от этого от самого», скончался Наташин отец, честно прошедший жизненный цикл российского деграданта: пил, украл, сел, вышел, пробовал работать, запил, подрался, украл, сел, вышел, пробовал, пил. Детство Наташи прошло частью дома - в совершенно нищей квартире-притоне, частью - в интернате для детей с отставанием в развитии, куда периодически ее забирали органы опеки. Училась, насколько могла, старательно, хорошо рисовала, по выходным стремилась домой. На время долгих родительских запоев она привычно исчезала из дома, болталась по друзьям и знакомым, родителей по-своему любила, в разговоре - защищала, не позволяла говорить дурно о матери, наверное, просто жалела. Ее принимали - она была доброй, участливой, никогда не отказывала в помощи - вскопать огород, помочь с ремонтом или в уборке, но работать не хотела, потому что работающие и неработающие, на ее взгляд, не очень отличаются друг от друга, и когда соседка Ирина Иванина устроила ее на птицефабрику «Лев Толстой» - с большой для Воротынска зарплатой в 15 тысяч, - Наташи хватило лишь на двое суток, она не только не привыкла к регулярному труду, но и, прежде всего, не видела в нем смысла.