Русская драматургия ХХ века - [16]

Знаки изумления и ужаса в хоре. Призрак наступает на Нимфу. Силен держит ее, почти лишившуюся чувств, потом он дает знак сатирам, и они, окружив мертвого, поднимают дикую музыку, пляску, но это не может длиться долго. Мало-помалу стеклянные глаза, где отражаются две беглых луны, на синем лице расхолаживают напускное веселье. Общее молчание. Никто не знает, что и о чем говорить.

[Сатир-переводчик объясняет, что научился понимать язык усопших, когда служил у Гермия. Он сообщает, что царь удавился недавно и еще не может нормально говорить. Он спрашивает, куда Филаммон спрятал деньги, но призрак даже теперь это скрывает. Призрак просит пить, и ему дают вина, хотя Силен предупреждает, чтобы ему много не давали, потому что «опьянять усопших – тяжкий грех», а он, хоть и Силен, «всегда имел совесть». Тень пьет молоко с вином.

За сценой раздаются два крика Фамиры. Сатир с голубой ленточкой сообщает пророчества тени. Нимфа лишается чувств.]

Сатир с голубой ленточкой

(дрожа)

Проклятый мертвец. Он предсказал, что Фамира выжжет себе оба глаза углем из костра. Сатиры, кто это там кричал?

Нимфа без слов, даже без звука, падает на руки Силена. Сатиры подготовляются бежать. Нимфу кладут на наскоро сделанные носилки. В это время сатир с голубой ленточкой кричит:

Погодите… погодите… он говорит еще… Нимфа!

Она открывает глаза.

За то, что ты не любила кого надо, за то, что ты любила кого не надо, боги сейчас сделают тебя птицей с красной шейкой… Название неразборчиво.

Шум. Смятение. Один из сатиров замахивается на призрак флейтой, другой бубном, третий тирсом. Его гонят, травят, он приседает, скользит и время от времени приподнимается над землею на четверть аршина, точно отяжелевшая курица. Между тем из этой сумятицы выпархивает небольшая птица, и вся толпа с Силеном в ужасе убегает.

СЦЕНА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

После этого на сцене остаются только тень и птица. В течение нескольких минут тень гоняется за птицей и при этом страшно машет руками. Тем временем видно, как ощупью от камня к камню, изменившейся походкой слепого, спускается к дому Фамира. Иногда он отдыхает около камней. Лицо его окровавлено и выглядит страшно. Наконец Фамира спустился к самому дому. Он достиг последнего белого камня, похожего на голову быка, и, склонившись, молча его обнимает. Птица села к нему на плечо. Призрак, не смея подойти вплотную, остановился поодаль, он сложил руки, прижав их к груди, по темному лицу катятся слезы. Между тем уж поднимается утренний туман. Луна погасла. На светлеющем небе остались только редкие бледные звезды.

[Фамира возвращается домой. Теперь он не может узнать свой «белый камень», своего «товарища одинокого». У ног он находит брошенную кифару.]

Фамира (…)

(Поднимает кифару.)

Моя любовь, поди сюда. Слепому

Ты дорога – не изменяла ты,

И ворожбы ничьей на чутких струнах

Не остается больше.

Может быть,

Хоть луч еще таится в сердце…

Пробует играть, что-то силится припомнить, кровь, смешанная со слезами, струится по лицу. Призрак качает головой. Птичка затаилась на его плече. Фамира безнадежно опускает кифару.

[Он просит богов, чтобы они ради муки, принятой им свободно, не оставляли его одного, ведь он не сам пришел на этот свет. Он просит, чтобы отец или мать омыли ему раны и оплакали его страдания.]

СЦЕНА ДВАДЦАТАЯ

ЗАРЕВАЯ

В глубине, на фоне розового сияния, показывается Гермес в ореоле божественной славы. Его слова падают ясно и мерно.

[Слепой кифарэд чувствует появление бога, «сиянье божества». Гермес сообщает, что и отец и мать рядом с ним. Бог поясняет, что птица на плече Фамиры – это превращенная Нимфа, что отец хочет обнять его, но бессилен «меж розовых пальцев Зари» и, наконец, исчезает. Гермес сообщает кифарэду, что в дом отца ему нет возврата, что Филаммон утопил сокровища в море и покончил с собой. Служить Фамире будет рабыня, его прежняя кормилица, за которой он пойдет по городам Эллады, символизируя наказание за соперничество с музами.]

Гермес (…)

…Ты

Пойдешь за ней в Афины, в Дельфы, в Аргос

И к славному кремлю, где Посейдон

Тебя венчал победой; а пичужке

Утехой песен нежных добывать

Тебе на хлеб придется.

И кифару

Возьми с собой. Мы жребиев туда —

Купцы гаданье любят – накидаем,

И вынимать их клювом будет та же

Из лиры мать. И пусть питает сына

До старости, до смерти, много лет…

Когда ж тебе глаза засыплют, Нимфа

Вернется к нам, пленять. Я на груди

Твоей, слепец, велю повесить доску

С тремя словами: «Вот соперник муз».

(Движением пальца птице.)

Смой кровь с его лица… Он жалок, Нимфа…

Птица летит и возвращается с мокрой губкой. Фамира освежает лицо. На нем яснее видны теперь глубокие, уже чернеющие ямы и редкий белый волос на бороде… Совсем светло… Заря слилась с небом. Гермес готов исчезнуть. Контуры его потускнели. Фамира ощупью отыскивает посох и берет кифару, уже не касаясь струн. Птица смирно сидит у него на плече. Теперь она хозяйка положения.

Фамира

Благословенны боги, что хранят

Сознанье нам и в муках.

Но паук

Забвения на прошлом… он добрее.

Гермес исчезает. Из дома выбегает кормилица и с плачем бросается к Фамире.

1906

А. А. Блок (1880–1921)

По воспоминаниям Блока, он начал писать чуть ли не с пяти лет, серьезное же обращение к литературе поэт относит к восемнадцатилетнему возрасту. Около ста стихотворений этого периода вошли в первую книгу стихов Блока – «Стихи о Прекрасной Даме» (1905), написанную под влиянием идей Владимира Соловьева. В лирических строках предстает божественное, вечно женственное начало, призванное проникнуть в мир и воскресить его. Во втором томе стихов Блока происходит переход от благоговения перед Прекрасной Дамой к ожиданию «вольной девы в огненном плаще», и переход этот еще более резко выражен в «Лирических драмах» Блока.