- Цыц! - цикнул на него Леха-бугор.
- И красивая, я вам скажу. Кожа гладкая, волосы длинные, груди, глаза... Да что говорить. Вы лучше у Сережки спросите. У него, наверное, и русалочки были.
Но Сережка только дыму глотнул. Не-е, не его это случай.
- И говорит она рыбаку: отпусти, мол, чего с меня проку? А у того уже глазки горят. То есть, как это так - отпусти? Будто каждый вот день к нему в сети русалок заносит? Не-е, говорит, женой тебя сделаю. Хозяйкою будешь. Все что есть - пополам. Детей народишь, потом внуков мне вырастишь. А я на тебя молиться буду. Не гоже, говорит, человеку лишь все для себя. Когда поделиться не с кем. А она: я в море хо-чу. А он: неразумная ты и не знаешь, какой я мужик, мол еще благодарная будешь... И сгреб ее, значит, в охапку и в дом оттащил.
Витька всех глазами обвел, колечко дыма над нами повесил. Ровное, хоть циркулем выверяй.
Я-то знаю, придумал он все. И сейчас конец сочиняет... И пусть хоть с три короба врет: как, мол, я вам загнул, дескать, лихо как вышло!... Но странное дело: загнуть - это Сашка горазд. У того сразу видно - вранье! А у Витьки, хоть врет, все же правда выходит. И дело, как будто бы, даже не в нем. А в нас: как сидим, и как смотрим, и о чем вот сказать не умеем. Да если б не мы - он вообще б ничего не придумывал. А что разозлится потом: мол, какую мне песню испортили!... А хоть и испортили! Так уж живем. А жили б не так - ничего б вообще не было.
- Просунулся под утро, - опять заговорил Витька, но как-то зло, будто через силу кто выдавил, - и чувствует: продыху нет. Смрад в хибаре такой! Тухлой рыбой воняет. Посмотрел на свою Русалку... Вчера как лебедь была - а сейчас струпьями вся покрылась. С хвоста чешуя на пол сыпется. Руки липкие, волосы в тине да плесени. Одни глаза, будто еще больше сделались. Но какие-то неживые, словно вмерзло в них что-то... Ну и жалко ему ее стало. Зачем, мол, дурак, не послушал? И хоть притронуться тошно, но превозмог, схватил ее на руки - и обратно к воде. Только ей уж вода - не вода. К верху пузом качается. Так и стоял, пока течением ее унесло, и чайки над нею кружиться стали.
- Ну и мерзость! - сплюнул Юрка.
Но Леху история проняла. Весь даже кровью налился. Особенно брови, белесые, как пух одуванчика. Затолкал в щель окурок, но тут же снова спички достал.
- Сволочь твой рыбак оказался! Экая сволочь.
Ришон-Ле-Цион (Израиль)
1985-1996
