Русалия - [203]

Рыжему туру хоть и бесславно, но удалось уйти. Однако ущерб, понесенный им, был слишком велик. Из двух громадных ран на прилипшие к боку ярко-желтые черемуховые листья продолжала изливаться ярко-красная бычья кровь. Нетвердым, сбивающимся шагом брел он напролом сквозь благоухающий осенний лес, приметно слабея. Вот пошатнулся, остановился, мотнул головой, и розовая пена полетела хлопьями из разинутой пасти. Тут-то на него и набросился долго таившийся в здешних буераках, дожидаясь счастливого случая, состарившийся медведь. Ему, обреченному по причине одолевающих старческих немочей в эту обильную пору обходиться одними желудями да яблоками, повезло несказанно.

Медведь был очень стар. Вороха паразитов давно уже со всех сторон захватили его ослабевшее тело: в ушах и вокруг глаз поселились клещи, шерсть насыщали бесчисленные блохи, в брюховине, в кишках, в печени было полно самых разных нутряных червей. Толку, что в конце апреля он расцарапал множество сосновых стволов и все лето выгрызал натеки смолы, дабы избавиться от них. Слишком дряхлой сделалась его плоть, чтобы как прежде противостоять несметным ратям вездесущих всевыносящих ненасытных чужеядов. Такой старый зверь ни за что не отважился бы наскочить не то, что на могучего тура, но и на ядреного олешку. Да только рыжий рогач был смертельно ранен, и старый хищник не мог этого не различить. С ревом стремительно кинулся он на немощного тура, вскочил ему на спину, вонзил в шею клыки, а в рогастую голову — громадные когти. Но у изнуренного великана уже не оставалось сил для сопротивления, — еще до того, как медведь перегрыз ему глотку, рыжая гора с грустным стоном рухнула в палую листву.

Медведь разодрал бок тура когтями передних лап, припал брюхом к земле и стал с жадностью отрывать кровавящиеся куски теплого мяса. Одним пыхом он затолкал в себя столько турьей плоти, сколько могло поместиться. Но туша была так велика, что ее хватило бы на всю осень, и потому медведь стал стаскивать отовсюду валежник и укрывать им чрезвычайный подарок судьбы. Однако от этого приятного занятия его отвлек горький смоляной дымок, прилетевший вместе с легчайшим порывом ветерка.

Медведь встревожился. Он бросил казавшееся таким важным недавнее занятие и стал что было сил внюхиваться во все запахи, какие способно было уловить его старческое обоняние. Качнувший было сосновые кроны ветерок вновь пропал, воздух остановился, а вместе с тем притаился где-то чреватый опасностью дух. Однако недолго продолжалось это смутное ожидание. Вновь затрепетали зеленые верхушки сосен, содрогнулись от налетевшего ветра желтые кусты… И запах дыма сделался вполне отчетливым. Медведь растерянно заревел, то озираясь по сторонам, то оглядываясь на полуприкрытую лесной ветошью турью тушу. Мимо пронесся совершенно ошалевший заяц, и таившийся в зверином сердце страх стал прорастать сквозь его тело. Медведь наконец отбежал от туши, но переменчивый ветер никак не давал ему понятия, в какой стороне лежит спасение. Зверь затоптался на месте, глухо рыча, вскидывая голову, вдруг увидел клубящийся грязно-желтый дым над деревьями, и тут же — за красными в бронзовых солнечных пятнах сосновыми стволами проступила тысяча сверкающих глаз огневой стены. Старый мохнач что было духу кинулся прочь. Однако бежал он недолго, ибо оттуда, куда он бежал порыв ветра принес точно такой же горький и смолистый запах смерти. Дым полз отовсюду, желтыми и голубыми струйками змеился по земле, сочился из моховых кочек. Но огня нигде не было, старые ноги не подвели — все-таки унесли зверя от огнезрачного чудища. Вдруг из-под сероватой хвойной подстилки выскочила крохотная искорка. Тут же в другой стороне внезапно разом, от нижних веток, голых, в белых клочьях лишайника, до воткнутой в безупречную синь неба полной шишек зеленой вершицы, вспыхнула десятисаженная ель. Взбодрившийся ветер хлестнул по исполинской свече, — облако красных звезд сорвалось с высоты, просыпало на землю огненные семена, тут же обратившиеся жадными всходами.

Бегство медведя утратило какую бы то ни было разумность: он устремлялся то в одну сторону, то в другую, не в силах распознать намерения вездесущего огня. Мимо единой стаей неслись белки и лисы, зайцы и полевые мыши, барсуки и змеи, кабаны и олени; хор воплей отчаяния отзывался в небе рваными голосами ошалевших птиц. От дыма уже становилось нечем дышать. Расходившийся ветер в этом не слишком густом лесу легко скакал между стволами, таская за собой клочки сгущенного света. Зацепившись за сухие ветви тоненькими рудо-желтыми шнурами разбегались они по смоле, бересте. И внезапно дерево вспламеняется все целиком, трещит, с пронзительным визгом разметывая вокруг красные брызги. Смолистые кроны сосен и вовсе с чудовищным хлопком молниеносно превращались в устрашающие огромные огненные небесные шары.

Теперь пламя было везде: оно стелилось по земле, беспрепятственно перекидываясь в сухой траве широкими ручьями, со всех сторон окутывало стремительно чернеющие стволы, от закипающего в них сока стонущие животными голосами, клокотало в вышине, кропящей всё окрест пылающими ветками. Огонь был сзади, огонь был спереди. Однако старый медведь знал, что там, под ольховым склоном, есть маленькое озерко, — там его спасение. Не останавливаясь бывший хозяин погибающего леса ринулся сквозь огонь. Зверь успел сделать всего несколько прыжков, как два пылающих ствола почти единовременно рухнули на его спину. Сейчас же все вокруг затопило море огня. Ослепительное море света, в котором не бывает теней. В один миг этот всевластный свет испепелил состарившегося лесного владыку вместе со всеми глистами, начинявшими его.