Русачки - [16]
В полдень автобуса все нет. В час автобуса все нет.
Париж тем временем начинает постепенно осознавать, что готовится что-то из ряда вон. Мечется, как мокрая курица, чувствующая кружащего над собою луня. Ползет и просачивается беспокойство. Некоторые лавчонки еще не открылись. Те, что открылись, уже закрываются. Какие-то семьи нагружают поверх своих «жювакатров»>{27} тюки, спускаемые с верхних этажей. Люди на них глазеют, усмехаясь, этих-то никогда и на улице не было видно, кроме как по утрам, когда бегом до метро, на работу, а по вечерам — обратно. Побросали они свои темные гаражи или мастерские в глубинах дворов, где изготавливались парижские целлулоидные игрушки, потоптаться на тротуаре, в спецовках, в грязных халатах, чинарик в зубах, прищур от солнца, стараясь скрыть свою растерянность, непонятно, то ли встревоженные, то ли обрадованные тем переполохом, который сотрясает их мелкую жизнь, а они-то тут ни при чем.
Вместе с дружками мы время от времени ходим в угловое бистро пожинать очередные небылицы. Сортировщики, шестнадцатилетние пацаны, взятые на работу так же, как и я, в сентябре, — вместе проходили по конкурсу, — заказывают на всех белого сухого вина, как настоящие мужички. Не брезгуя, и я выдуваю, как взрослый, едкое мюскаде, выворачивающее мне кишки кислыми струями. Голова малость кружится, я парю в воздухе, именно так и должно быть, чтобы всласть прочувствовать привкус истории.
В два часа автобуса все нет. Начальник почтового отделения объявляет:
— Те, у кого велосипеды, едут на них. Остальные поездом, если смогут, или пешком. Найдется наверняка машина, которая их подберет.
Ну прямо Бонапарт при Арколе>{28}. Он добавляет:
— Пункт сбора — Бордо. Главный почтамт. Постарайтесь держаться все вместе, по возможности.
Чтобы попасть в Бордо, выезжаешь через Версальскую или Орлеанскую заставу, весь вопрос в том, через Пуатье ехать или через Лимож. Обсуждается это довольно долго, — нас восемь таких великов, — проглатывая яичницу с жареной требушиной колбаской все в том же бистро, с мюскаде. Есть тут и за, и против. Поскольку надо в конце концов отчаливать с улицы Меркер, мы вскакиваем в седла, так и не разрешив этот вопрос. Попробуем до площади Республики, а потом спустимся по Севастополю и Сен-Мишель (Мени говорит: «Буль-Миш», — звучит по-студенчески) до Данфер. Там и решим.
Да, но… Едва свернув за угол, осознаем наше горе. К бульвару Вольтера и не подступиться. Машины машинами, оно конечно, но главным образом крестьянские повозки. Запряжены лошадьми, некоторые волами. А некоторые измотанными селянами. И управляет всем кортежем поступь самых медлительных, это само собой! То есть, поступь воловья. Откуда же они все повыползали? Уже некоторое время мы замечаем, как через наши пригороды проходят бельгийцы, французы-северяне, эльзасцы со своими зеркальными шкафами, матрасами, испуганными бабусями, спящими пацанами, курами в клетках, мотающихся между огромными деревянными, скованными железными ободами колесами. К этому мы привыкли, происходит же всякое, где-то там, наверху, на севере, война как-никак… На дорогах они держатся совсем справа, послушненькие, грустненькие. Про них говорят: «Беженцы».
Сегодня утром, когда я проезжал через Венсенскую заставу, они толпились на правой половине окружного бульвара, спускаясь к югу, их обгоняли чесавшие во весь дух по левой стороне проезжей части военные грузовики, набитые солдатней, некоторые даже стояли на подножках или лежали на крыше кабины. На все это я не обращал особого внимания. Вот уж почти год, как продолжается этот цирк, военные обозы идут себе да идут, туда-сюда, уже не разбирают ни правой, ни левой стороны, ни обочины, ни красных светофоров, это они здесь хозяева, не будешь же задираться из-за правил уличного движения, когда речь идет о спасении Отечества. Подкараулил брешь, чтобы хоть втиснуться с великом, и перебрался на ту сторону улицы. Теперь, если припомнить, беженцы тянулись гуще обычного. Гораздо гуще. И вид у них был более усталый, более понурый. Это должно было бы меня навести на мысль.
Ну, раз так — режем напрямик и вылетаем на улицу Шаронн. Она пустая, как в воскресенье утром, нежится еще в постели, лениво извивается под солнцем, как женщина, потягивающаяся ото сна и оголяющая свои волосики под мышками. Пацаны играют в войну. Никак не скажешь, что она здесь, через квартал, война эта.
Ссыпаемся по Шаронн к Бастильке, пересекаем Сену, дальше — спокойными улочками. Из Парижа теперь сочится тревожное ожидание, все более тревожное, но ему все не верится. Сочится также и то лентяйничанье, которое цепляется за все, чтобы бездельничать под синим небом. Погода стоит. Однако…
Однако на севере как будто дела портятся. Синева неба грязнеет. Потом оно становится густо-черным. Странное облако, туго набитое, как перина, карабкается по небосклону, перескакивая сразу через две ступеньки, в два счета проглатывает половину, да так, разогнавшись, скоро его и совсем сожрет. И вот уже эта черная пакость нагоняет солнце. Хана солнцу! Внезапно — сумерки. Птицам страшно. Похоже на смерть Христа, если ты проходил Закон Божий.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.
Роман-завещание Джозефа Хеллера. Роман, изданный уже посмертно. Что это?Философская фантасмагория?Сатира в духе Вуди Аллена на нравы немолодых интеллектуалов?Ироничная литературная игра?А если перед вами — все вышесказанное плюс что-то еще?
Как продать... веру? Как раскрутить... Бога? Товар-то — не самый ходовой. Тут нужна сенсация. Тут необходим — скандал. И чем плоха идея издания `нового` (сенсационного, скандального) Евангелия, мягко говоря, осовременивающего образ многострадального Христа? В конце концов, цель оправдывает средства! Таков древнейший закон хорошей рекламной кампании!Драматизм событий усугубляется тем, что подлинность этого нового Евангелия подтверждается новейшими научными открытиями, например, радиоуглеродным анализом.
Она была воплощением Блондинки. Идеалом Блондинки.Она была — БЛОНДИНКОЙ.Она была — НЕСЧАСТНА.Она была — ЛЕГЕНДОЙ. А умерев, стала БОГИНЕЙ.КАКОЙ же она была?Возможно, такой, какой увидела ее в своем отчаянном, потрясающем романе Джойс Кэрол Оутс? Потому что роман «Блондинка» — это самое, наверное, необычное, искреннее и страшное жизнеописание великой Мэрилин.Правда — или вымысел?Или — тончайшее нервное сочетание вымысла и правды?Иногда — поверьте! — это уже не важно…
«Двойной язык» – последнее произведение Уильяма Голдинга. Произведение обманчиво «историчное», обманчиво «упрощенное для восприятия». Однако история дельфийской пифии, болезненно и остро пытающейся осознать свое место в мире и свой путь во времени и пространстве, притягивает читателя точно странный магнит. Притягивает – и удерживает в микрокосме текста. Потому что – может, и есть пророки в своем отечестве, но жребий признанных – тяжелее судьбы гонимых…