Русь. Том II - [40]

Писатель у окна с состраданием улыбнулся, когда промышленник сказал, что интеллигенция покончит с туманными отвлечённостями, но стал серьёзен, когда тот упомянул о возрождении.

— Да, порыв к возрождению — такой силы, — сказал писатель, — что он даёт нам чувствовать мессианское значение русского народа в этой войне. Россия ищет установления права, основанного на высшей, сверхгосударственной правде, которую она познаёт в мистических прозрениях народа. Она возвещает евангелие новой, высшей свободы всем народам.

При слове в ы с ш е й Нина, занявшая место в стороне от стола, у библиотечного шкафа, быстро взглянула на мужа. Тот сидел в середине стола и смотрел на оратора с величайшим вниманием, изредка поправляя очки.

Писатель, продолжая свою речь, перешёл ближе к столу и стоял, взявшись рукой за спинку свободного кресла, причём простирал иногда перед собой пророчески свою тонкую белую руку.

Павел Ильич, положив обе руки на ручки кресла, с благостной улыбкой кивал головой на каждое слово говорившего, как бы отмечая этим своё внимание к знаменитому писателю, хотя и излагавшему несколько иную точку зрения.

Он готов игнорировать все оттенки в высказываниях ораторов, раз было достигнуто единение в главном вопросе.

Только Лиза, верная себе, слушала, опустив глаза. Выражение её лица говорило, что, конечно, она не может запретить каждому выражать своё мнение, но видно было, что слова оратора разбивались о толстую стену её предубеждения. В тех же местах речи оратора, где он подходил к вопросу с точки зрения мистики, губы её складывались в определённо ироническую и даже презрительную усмешку.

— Мы видим только одно, — сказал Павел Ильич, ласковым наклонением головы в сторону говорившего поблагодарив его за речь, — мы видим только одно, что, несмотря на некоторое различие в оттенках, все мы согласны в одном: в безоговорочной поддержке правительства и в решении отложить все старые счёты до конца войны. И не только мы, но и радикальные партии…

Он слегка поклонился в сторону сидевшего за столом племянника-журналиста в визитке и пенсне, с узко поставленными глазами, из которых один косил к носу.

Тот мешал ложечкой чай в маленькой чашке.

При словах хозяина он продолжал мешать, не оглянувшись на Павла Ильича, как бы своим молчанием подтверждая его слова.

— Это благородно, — сказала взволнованно дама, беседовавшая с писателем у окна. — Если бы власть знала наше общество лучше, чем она знает его, она не имела бы никаких врагов. Достаточно ей было обратиться к обществу с доверием, как оно уже всё забыло и готово поступить даже вопреки собственным убеждениям.

— Мы поступаем не в о п р е к и своим убеждениям, — сказал обиженно журналист, — мы вносим теперь поправки в свою программу и, таким образом, поступаем в полном согласии с ней.

— Это я и хотела сказать.

— Мы решили не противодействовать войне, — продолжал журналист, не обратив внимания на слова дамы, — потому что поражение России вредно отразится на развитии её производительных сил. Это ослабит пролетариат, а тем самым и освободительное рабочее движение.

Всё это он проговорил, не глядя ни на кого и каким-то обиженным или раздражённым тоном.

Слово взял Андрей Аполлонович и сказал, что, будучи против всякого убийства и насилия, он всё-таки поднимает свой голос за войну, так как война, по-видимому, приведёт все классы (уже привела) к гражданскому миру, и русский народ путём эволюции придёт к созданию нового права, соответствующего высшей ступени развития человечества.

Это собрание показало присутствующим, что интеллигенция, буржуазия и социалистические партии безболезненно распределили свои роли: интеллигенция давала философское обоснование войне, буржуазия практически пришла власти на помощь, а социалисты, главные виновники воссиявшего над Европой гражданского мира, решили не противодействовать войне и даже объявили, что они прекращают всякую нелегальную работу, направленную против власти.

На этом собрание закончилось.

XXXI

Митенька Воейков уже обосновался на своей службе и перешёл жить в общежитие.

Вокруг него все были люди в военной форме, с шашками, погонами и звёздочками на них. Поэтому у него было ощущение своей близости к фронту, несмотря на то, что шашки у его товарищей по службе были тупые, железные, а погоны чиновничьи.

Ему тоже нужно было надеть форму. Он обратился к одному из своих сослуживцев и спросил, как он должен одеться.

Сослуживец сказал, что форму носить не обязательно, что он может оставаться в штатском.

Митенька, растерявшись, покраснел, потом спросил, что если он всё-таки наденет форму, то сколько ему нужно ставить звёздочек на погоны.

— Не имеющие высшего образования и никакого чина имеют право только на подпрапорщицкие погоны — один широкий серебряный галун на погоне. Если у кого первый чин, то одну звёздочку. А вы в каком университете были? — спросил сослуживец.

Он так удобно задал этот вопрос, что Митенька, не греша против совести, мог ответить, что он был в Московском университете, опустив, конечно, то обстоятельство, что он его не окончил. Но об этом его и не спрашивали.

— Тогда можно три звёздочки, — сказал сослуживец.