Русь: путь к Украине. Украинские земли в составе Польши и Литвы. Книга 1 - [173]

К полудню, спустя примерно три часа после того, как разведывательные отряды вступили в первый контакт, обе армии были, в основном, готовы к сражению. Противники располагались по обеим сторонам упомянутой долины: крестоносцы лицом к юго-востоку, союзники — к северо-западу. Посредине остававшейся между противниками «ничейной земли» высились шесть больших дубов, на которые влезли зеваки из челяди крестоносцев или поляков. Возможность погибнуть от случайной стрелы из лука или прицельного выстрела из арбалета их не пугала — в невиданном по масштабам сражении должен был сойтись цвет рыцарства Европы и жажда увидеть это единственное в своем роде зрелище намного превышала чувство самосохранения у немногих его зрителей.

По словам Длугоша, использовавшего в своей хронике воспоминания непосредственных очевидцев сражения — родного дяди ксендза Бартоша, а также своего будущего патрона, героя Грюнвальдекой битвы Збигнева Олесницкого, — «между ними завязывались уже предварительные стычки в отдельных поединках». Однако, невзирая на то, что войска находились на расстоянии полета стрелы — около 200–300 метров, ни один из главнокомандующих не спешил подать сигнал о начале битвы. Медлили имевшие позиционное преимущество крестоносцы. Медлил и король Владислав-Ягайло. Он долго надевал латы, усаживался на боевого коня, осматривал поле предстоящего сражения, а вернувшись с осмотра, неожиданно начал посвящать в рыцари молодых воинов и слушать обедни.

Причина этой медлительности, столь нехарактерной для битв Средневековья, которые начинались ранним утром до наступления жары, объяснялась тем, что заняв позиции, обе стороны обнаружили, что находятся в тактическом тупике. Казалось бы, позиция крестоносцев была предпочтительней — они находились на холме и могли атаковать вниз по склону, многократно усиливая тем самым ударную мощь своих колонн. Но перед ними стояла не армия противника, а сплошная стена леса, атаковать которую было с одной стороны бессмысленно — основных сил союзников там могло просто не быть, а с другой стороны опасно — колонны тевтонов в лесу неизбежно бы рассеялись и неповоротливые, тяжеловооруженные рыцари могли оказаться легкой добычей укрывшегося в чаще врага.

Однако и положение союзников было ничуть не лучше. Противник находился на холме, и тяжелая польско-литовская конница при попытке атаковать была бы вынуждена двигаться снизу-вверх, теряя при этом свою ударную силу. Кроме того, существовала опасность попасть в различные ловушки, подготовленные крестоносцами. Вряд ли это могли быть пресловутые волчьи ямы, но массированные обстрелы арбалетчиков и пушек, удар с фланга по атакующим войскам союзников были вполне реальны. Поэтому шел час за часом, воины, облаченные в тяжелые доспехи, начинали терять терпение, а войска стояли — полководцы искали выход из сложившейся патовой ситуации. Вот этот тактический тупик и дает нам веские основания полагать, что встреча противников действительно произошла неожиданно, и они не имели времени для улучшения своих позиций с помощью фортификационных работ.

Попытку выйти из сложной ситуации первыми предприняли крестоносцы. Главным для них было, как минимум, заставить союзников выйти из леса и показать свою реальную численность; как максимум — спровоцировать атаку их основных сил и, используя свое позиционное преимущество, разбить польско-литовские войска встречным таранным ударом. Помочь в реализации этого плана должны были публично высказанные сомнения в смелости короля Владислава-Ягайло и великого князя Витовта, а также хорошо известная вспыльчивость последнего. Передав через специальных послов два обнаженных меча, что само по себе являлось недвусмысленным вызовом обоих повелителей союзной армии на бой, великий магистр велел передать на словах польскому королю свою готовность отодвинуть назад собственные войска, чтобы поляки и литовцы перестали трусливо прятаться в гуще леса и могли выйти на открытое поле.

Сама церемония вызова на бой путем вручения обнаженного меча не была ничем необычным в средневековой Европе. Но несомненная наглость поведения послов и провокационное содержание их речей, придавшее миссии тевтонов особо оскорбительный характер, далеко выходили за рамки рыцарских традиций. Эти обстоятельства позволили польской пропаганде в дальнейшем использовать эпизод с мечами в качестве доказательства проявления крестоносцами гордыни, взывавшей к мести небес. Напомним, что гордыня — «superbia» — считалась в христианстве самым тяжким грехом. Его совершение монахами-рыцарями являлось недопустимым, поскольку как и все иные служители церкви, они должны были служить примером христианского смирения.

Однако достичь задуманной цели Ордену не удалось. Шестидесятилетний Владислав-Ягайло, прекрасно понимая, к какой реакции подталкивают его крестоносцы, предпочел поступить в данной ситуации не как задиристый юный оруженосец, а как умудренный опытом политик. Сохранив полнейшее хладнокровие, он велел принять присланные мечи, но сигнал к атаке подал не раньше, чем польские войска были полностью к ней готовы.