Русь потусторонняя - [34]

Недуг, которого причину

Давно бы отыскать пора,

Подобный английскому сплину,

Короче: русская хандра

Им овладела понемногу;

Он застрелиться, слава богу,

Попробовать не захотел,

Но к жизни вовсе охладел.

Продекламировав пушкинские строчки, Павел невольно рассмеялся. Настроение сразу улучшилось. Удивительное дело, но из длинного ряда мрачноватых русских писателей и поэтов Пушкин разительно выделялся. Павел заметил это еще тогда, когда в первый раз знакомился с русской культурой — по дороге из Парижа в Москву (тогда он еще был Полом Тейлором… Господи, кажется, с тех пор минула целая вечность…). Затем это ощущение углубилось. Все эти выдуманные тургеневские девушки, мрачные маньяки Достоевского, «свиные рыла» Гоголя питали ум и даже сердце, но абсолютно ничего не говорили душе. В отличие от Пушкина. Павлу импонировало жизнелюбие поэта и его вера в светлое начало. На досуге он даже прочитал несколько книг о жизни Александра Сергеевича и был просто поражен, во-первых, трагичностью его судьбы и полным непониманием со стороны современников, а во-вторых, тем, чем явился для России этот потомок «арапа Петра Великого». В том, что Пушкин был Светлым, у Павла не было никаких сомнений. «Но, быть может, его сияние еще и потому столь ярко, что фон слишком темен? — то и дело задавал Павел себе вопрос. — Похоже, Светлые в России всегда были разрозненны, всегда пытались идти своим собственным, индивидуальным путем. И лишь Темные организовывались в группы и вовсю вершили свои темные дела…»

Как бы то ни было, заметив удивительное свойство стихов этого поэта возвращать хорошее настроение, Павел частенько в минуту «душевной невзгоды» стал доставать томик пушкинского «Избранного» и, открыв наугад, медленно, со вкусом читать. Слог был удивительно прост, и очень скоро Павел уже мог страницами наизусть воспроизводить из «Онегина», «Руслана и Людмилы» и даже из какого-нибудь «Домика в Коломне», чем приводил Валентину в восхищение, изумление и даже трепет…

Павел вошел в кухню и вдруг вспомнил о том, что еще утром обнаружил в своем почтовом ящике письмо. Тогда Павел лишь бегло взглянул на конверт и отметил, что письмо пришло из городка со странным названием Мраморный, от какого-то Чиркова Петра Денисовича. Поскольку ни такого города, ни такого человека Павел не знал, то он просто положил это письмо в карман куртки и тут же забыл о нем. Бумажное письмо для него, привыкшего к работе в «Интернете», было чем-то из ряда вон выходящим. В самом деле, зачем писать письмо на бумаге и отсылать его через всю страну, когда гораздо проще воспользоваться электронной почтой, письма которой никогда не теряются (ну, почти никогда), не мнутся и доходят за считанные минуты? Впрочем, не в последнюю очередь именно потому, что событие было необычным, Павел сейчас и вспомнил о странной депеше.

Он вернулся в коридор и, достав из кармана конверт, еще раз внимательно осмотрел его. Нет, ни адрес отправителя, ни сам отправитель были ему не известны. Но и в том, что адресатом все же являлся он, Павел Ткачев, тоже не было никаких сомнений. При этом перед его именем было мелкими буквами подписано «сэр» — уж не намек ли на то, что он Англичанин, да еще и Рыцарь Ордена? Так… Москва, Леонтьевский переулок, дом… Квартира… Все совпадает. Конечно, Павлов Ткачевых в Москве может быть и много, но ведь не мог же какой-то из прежних хозяев квартиры носить эти же имя и фамилию? Таких совпадений просто не бывает. Да еще это «сэр»…

Павел аккуратно разорвал конверт, достал сложенное вдвое письмо, написанное на развороте тетрадного листа в клетку. Текст занимал почти весь лист, и с первых же строчек заставил Павла присесть на диван, чтобы в буквальном смысле слова не упасть от удивления. Этот Чирков писал, что обратиться к Павлу ему порекомендовал не кто-нибудь, а сам МакКормик, с которым он познакомился сорок лет назад, когда ездил в Великобританию закупать какое-то оборудование для знаменитой Мраморной ГЭС. Именно во время этого визита МакКормик обратился к Чиркову, как к главному инженеру той громадной стройки с просьбой о встрече, намекнув, что дело касается безопасности. Встретились они в ресторане отеля, и будущий глава Британского отделения Ордена поинтересовался у Чикркова, правдивы ли слухи об исчезновениях людей при строительстве. Чирков, опасаясь «происков врагов» и подвохов «продажных буржуазных журналистов», упорно молчал. Не добившись внятного ответа, МакКормик был вынужден раскрыть перед ним часть карт. Он признался, что является Рыцарем Ордена Иерархии, который занимается поддержанием баланса между силами Добра и Зла, а кроме того, он подозревает, что строительство ГЭС в этом месте может пробудить к жизни древнее мистическое существо, уснувшее несколько столетий назад и погребенное в каменной породе. В ответ на все эти фантастические «россказни» Чирков еще больше замкнулся. Он бы счел своего собеседника просто сумасшедшим, если бы не самые высокие рекомендации… Хотя кто их разберет, этих проклятых акул империализма?

Чирков особо не вдавался в подробности тогдашней встречи. Суть была не в этом. Дело в том, что почти через сорок лет предположения МакКормика как будто нашли свое подтверждение. И вопрос был вовсе не в исчезновениях людей. Точнее, не только в них. В городке, судя по письму, творилось нечто невообразимое. Загадочные исчезновения людей сорок лет назад были мелочью по сравнению с тем, что происходило в Мраморном сейчас. Город не просто погряз в преступности и пороке. Чирков писал, что лично у него складывается ощущение, будто весь город сошел с ума. Убийства случались на почве такой ерунды, что становилось страшно при мысли о том, что же произойдет, если повод действительно будет серьезным. Самоубийства отличались такой изощренностью, что психиатры отказывались от мысли понять мотивы жертв. Если прибавить к этому поголовное пьянство и полное отсутствие моральных принципов…