Румия - [51]

Цоба был бледен. Губы у него дрожали. На ссадинах выступила кровь, правая рука висела плетью.

— Машину! — крикнул срывающимся голосом Владимир Иванович. — Вон самосвал. Эге-ей! Стой!

Машина подрулила к толпе ремесленников.

— Рука. Ух-х-х, рука, — тихо стонал Цоба.

Ребята осторожно усадили Борьку в кабину. Рядом на подножке встал мастер.

— А я? — крикнул Сашка.

— Нельзя! Некуда. Продолжайте работу!

Шофер поднял кузов, высыпал глину, и самосвал быстро покатил в город.

Ну, конечно, — останется Качанов на берегу, когда его друга повезли в больницу! Сашка догнал машину и на ходу влез в кузов.

Во дворе больницы он спрыгнул с кузова и открыл дверцу кабины.

Кровь текла у Борьки по лицу, грудь была в багровых пятнах.

— Как же ты, а, Борь?

— Коряга там, — тихо прошептал Борис.

Владимир Иванович то и дело вытирал с лица Бориса кровь и приговаривал:

— Потерпи, потерпи, Бориска.

Сейчас они были похожи друг на друга. Оба худые и черноглазые.

* * *

Только на четвертый день ребятам разрешили навестить больного.

Облачившись в белые халаты, ремесленники с интересом разглядывали себя в зеркало.

— Дывы, Спир, як дохтор!

Борис лежал неподвижно. Глаза его на бледном лице казались теперь особенно черными, но были все такие же горячие, живые. Радостная улыбка пробежала по его лицу, когда токари на цыпочках вошли в палату, выложили на тумбочку гостинцы.

— Здорово, хлопцы, — тихо проговорил Цоба.

Ребята обступили Борькину кровать.

— Ну, как, не очень больно? — спросил Сашка.

— Сейчас не очень, — ответил Борька. — А вот когда кость на место ставили…

В окно врывались веселые солнечные лучи. На стенах и потолке палаты играли зайчики.

— Купаетесь уже? — спросил Цоба.

— Вчера сезон открыли. На «острове папуасов» раков ловили.

— Это да! Вот бы раков половить, — мечтательно проговорил Цоба. — Ну, а как с этой установкой, что дождь делает, интересная машина?

— Чудна якась! Громадна труба на колесах, наче чудовище.

— Древнее ископаемое, — подсказал Спирочкин, — помесь жирафа с водопроводом.

— А шефы как? Ходят? — спросил Цоба, покосившись на Сашку.

— Экзамены у них скоро. Редко бывают, — грустно проговорил Сашка.

— Теперь всё больше к ним ходят, — пояснил Спирочкин. — Качанчик твой в поэзию ударился. Говорит теперь только стихами даже с Фердинандом.

— Не ври, Помидор.

— А что, не правда? Мишенька, скажи, так ведь?

— Га?

— А ну тебя. Вспомни, что Сашка шептал ночью.

— Шо?

— Ну говори, говори, Помидор, — беззлобно разрешил Сашка. — Вот брехун.

— Постой, как же это? — Спирочкин задумался. — Ага, вот:

Мечтаю только об одном,

Чтоб привезли металлолом.

Ребята засмеялись.

На шум прибежала няня. Строго посмотрела на посетителей. Но едва она вышла, как Спирочкин наклонился и зашептал, поглядывая на Мишку:

— Видишь, Медведь какой грустный?

Все посмотрели на Потапенко. Тот действительно уставился в окно, хмурился и ждал, какую еще легенду о нем расскажет Помидор.

— Грустный, правда? Это все с прошлого воскресенья.

— Та не бреши, — донеслось от окна.

— Ладно, слушайте. Ночь. Теплынь, хоть в трусах загорай под луной. Малый сад. Цветет сирень. И вдруг с неба прямо на скамейку опускаются два нежных ангела с крылышками.

— Мабуть, с рогами?

— Ангелы-то? Миша, это черти с рогами. Но тут откуда ни возьмись…

Аркашка театральным жестом указал на Мишку.

— Медведь?

— Вот именно. Косолапый, диковатый. Мамочки, шо там было! Осыпалась сирень, потухли звезды. Гибель Помпеи видели? Так это было похлеще.

— А где же ангелы?

— Ангелы поспешили смыться на свое небо. Я их больше не видел в тот вечер.

— А ты при чем?

— Мамочки мои родные, вы же догадались, что ангелы — шефы наши, медведь — вот он.

— А ты?..

— Ну, я… — Спирочкин растерялся. Зачем он себя-то вмешал в эту историю? — Я… это…

— Був чертом рогатым, — дополнил его Мишка. — Рога ему дивчата поставили. Вин до них, а воны деру! — И Мишка рассмеялся, довольный.

В палате снова поднялся шум, и няне пришлось выпроводить беспокойных посетителей.

СКОЛЬКО СТОИТ МАТРЕШКА?

Приближался долгожданный день бала. Вот когда по-настоящему завидовали пятой группе.

Степана Петровича атаковали слесари, электрики.

— Чем мы хуже этих пекарей? Любимчиков своих ведете! — бушевал Сомов.

Кольцов, как мог, успокаивал ребят, говорил, что все училище никак не может поместиться в небольшом школьном зале. Обещал на следующий бал достать билеты и для других групп.

Токари готовились к балу, словно к параду.

Лидия Петровна спешно обучала их всевозможным танцевальным па, объясняла, как вести себя с девушками.

Вся эта наука для ребят была нова. Они стыдливо повторяли за Лидией Петровной движения, подсмеивались друг над другом, но каждый вечер охотно шли на эти «девчачьи» занятия.

Не бывали в классе только «артисты». Ребятам удалось-таки уговорить Спирочкина петь частушки под Мишкин аккомпанемент. Уговорить его было не так просто.

— Это же насмешка, — шумел он. — Ты, Качан, хитрюга: сочинил частушки про меня, и мне же их петь.

— Да кто подумает, что про себя ты поешь? Я же фамилий не указываю. Так и Мишка может заартачиться. Там и про него есть.

Мишка пиликал на своей гармонии, отмалчивался.

…К школе пятая группа подошла строем, с песней. Школьницы выглядывали из окон. Перед самым парадным крыльцом песня умолкла. Игорь скомандовал: «Группа, — ребята с особым шиком чеканили шаг, — стой!» И сразу, как один человек, замер строй.