Румбы фантастики - [39]

Когда обессиленный Николай упал на колени, приткнувшись лицом к еще не сожженной траве, Игорь опомнился.

— Колька! — прохрипел он. — Таких кадров не снимал еще никто! Никто! Ни… — Его воспаленные от дыма глаза источали счастье, как гной. — Теперь я их… Они меня узнают… Эх, сейчас бы грозу! Жаль, что осень. Молнию бы в этот кедр, чтоб его никто и никогда больше не увидел. И только моя пленка…

Лебедев закинул голову и увидел нависшую над ним ветвь с голубыми иглами. Дерево душ. Дерево начала жизни. Души людей, не рожденных еще людей! Для них тайга на всю жизнь оставалась бы родным домом, как для их предков, и дети учились бы дорожить ею, беречь и любить ее. И тысячи, десятки тысяч птиц и зверей в течение столетий находили возле этого кедра приют, пищу и защиту. Свои щедрые семена сеял он на восток и на запад, на север и юг, чтобы не скудела жизнь в тайге и всем было в ней привольно, и просторно, и сытно — от серенькой летяги до насупленного клыкача.

Рядом с таким деревом человек не может не стать тем, кто он есть по своей сути. Это случилось с Игорем. Вот чем объясняется его перевоплощение! Вернется он домой — и опять будет «душа-человек», «первая камера», принесет себе удачу в виде голубого кедра, запечатленного на кинопленке и слайдах… А сам Лебедев? Он чувствовал, что прозревает, освобождается от странной духовной подчиненности Игорю. Исчезает вечное недоверие к себе, свободными стали не только поступки, но и мысли.

Но… может быть, он просто завидовал Игорю? Не сам напал на золотую жилу, не сам поведает о чуде, к другому придет слава первооткрывателя — опять к другому! А ведь всегда мечтал написать что-то такое, что могло бы всколыхнуть души людей. Он почему-то вспомнил о старых книгах в сырых подвалах библиотеки. Они сокрыты от людей, как этот кедр… Лебедев путался в мыслях. Об этом должны узнать люди, да! Рассказ мог бы заставить задуматься многих. Кедр вдруг представился Лебедеву неким средоточием всей приамурской земли. Сколько поколений русских удобрили ее потом и полили кровью! А иные из их потомков все еще считают себя здесь временными жителями. Нет. Лебедев не судил их строго. Эта земля, на которую когда-то пришли их предки, для многих оставалась лишь местом заработка, быстрой карьеры, недолгого пристанища или вообще чуть ли не выселками. Из чего же должна складываться любовь к земле, ощущение ее родиной? Из смиренного сознания, что именно здесь появился на свет? Да, но не только. Из тех бед и радостей, которые познал в этих краях? Да, но не только! Надо чувствовать в этой земле свои корни. А многих влекло отсюда на Рязанщину или Орловщину, в Поволжье, на Урал ли, где когда-то коренилась их родова. О ней жила память души, то, что громко можно назвать исторической памятью. Но сколь мало, трагически мало знали земляки Лебедева о тех, кто первыми пришел в Приамурье, строил здесь первые села, защищал эту землю уже как свою! Непредсказуемая, как погода, конъюнктура общественных веяний прихотливо вычеркивала со страниц книг всякое упоминание об Албазине, южных границах, ссорах с великим сопредельным народом, тоже предъявлявшим права на эту землю. А тем, кто искони жил здесь и как раз был истинным хозяином тайги и Амура, отводилась роль всего лишь благодарственная за возрождение. Да, животворная кровь влилась в жилы старых племен. Однако возвращение физического здоровья порою влекло за собой утрату здоровья нравственного. Менялся уклад жизни — менялось и его отражение — искусство. Новые прививки не всегда шли впрок могучему старому древу. Некоторые ветви его отмирали, да и молодая поросль порою принимала странные, даже уродливые формы. Листья и ветви могучего древа становились модным украшением и яркой рекламой, а древняя сила его, прилежно изучаемая только специалистами, по-прежнему оставалась скучной тайной для множества людей.

Открыть им связь с этой древней землей, внушить преклонение перед ней! Да, о ее тайнах, о ее глубокой мудрости нельзя молчать. Нельзя прикрываться рассуждениями о неприкосновенности источников, иначе зарастут они травой, исчезнут. Найти бы Слово, то самое, которым победить можно, как говорил домовой. Найти слово — чистое, могучее, не запятнанное жаждой наживы или почестей! Оно должно быть свободно от всего этого, должно возникнуть из желания сказать правду о духовной жизни народа, возвеличить ее красоту, и не из стремления поймать прихотливую удачу там, где ее еще никто не ловил, как об этом мечтает Игорь.

Два человека лежали на поляне, чуть живые от усталости, и перед каждым стояла своя дума. Дума одного шумела, словно прибой аплодисментов. Дума другого звалась прозрением и говорила, что когда творец начинает заботиться не о том, как отзовется в душе и сердце его творение, а о том, чтобы кого-то обойти, обогнать, опередить любой ценой, он становится похож на карьериста-анонимщика, на убийцу, который подкарауливает за углом человека, мешающего достичь желанной цели… И еще Лебедев подумал, что когда искусство всеядно и неразборчиво в средствах, оно напоминает обожравшегося людоеда. И не создать тогда художнику ничего значительного, великого или просто — необходимого людям.