Румбы фантастики. 1989 год - [47]

Я услышал стон и побежал назад. Кати скорчилась, сжимая ладонями виски. Пират сжался в комок и жалобно повизгивал. Совершенно случайно я взглянул в небо: высоко над нами плавали в синеве черные лоскуты, похожие на хлопья пепла или обрывки бумаги, выброшенные из мусорной корзины заоблачными великанами. Их было очень много. Не в силах побороть злость, я схватил пулемет.

Пули никуда не улетели. Словно плейстоценовые мухи в янтаре, они рыжими жуками замерли в воздухе в метре от машины. Я опомнился, развернул машину и помчался прочь. Дорога назад была нормальной дорогой без всяких выкрутасов с пространством. Холмы скрылись за горизонтом, пропали черные клочья, и Кати постепенно пришла в себя, но не смогла связно объяснить, что она испытывала — что-то давило, пугало беспричинным страхом, бросало в пот. Наверное, мы вовремя повернули. Езда на месте. Точь-в-точь как говорил черный кот из моей первой галлюцинации. «Куда ты идешь?» — «Как знать, может, я не иду, а стою себе вовсе, мир наш полон парадоксов». Все-таки знакомый кот, где-то я его определенно…

Это было как ночной выстрел в лицо — ослепительная догадка, удар, вариант, который был слишком неправдоподобен, чтобы вспомнить его сразу. Кот, котяра, сволочь этакая, я ведь вспомнил, где встречался с тобой. Я про тебя ЧИТАЛ. Та моя первая галлюцинация — ожившие страницы из романа Килта Пречлера «Белые ночи Полидевка». Позднейшее подражание «Поминкам по Финнегану», гротескная и жуткая история миланского обывателя, бежавшего от неустроенности двадцатого столетия в ирреальный Город Белых Ночей, где он из рядового программиста, Поприщина электронного века, превращался в бесстрашного и ловкого детектива бюро «Геродот». Все это — оттуда. Руди года три назад давал мне этот роман, он увлекался разной старинной дребеденью, у него были странные, смешившие некоторых литературные вкусы. В тот день, когда он исчез, он летел в отпуск на континент и конечно же не мог обойтись без своих любимых книг. Футляр с кристаллами он обязательно должен был взять с собой. Кристаллы — закодированная особым образом информация, которую можно расшифровать… и облечь в плоть и кровь, располагая возможностями на порядок выше наших.

Я остановил машину, выпрыгнул на обочину и лег в траву. Кати спросила что-то — я жестом попросил оставить меня в покое. Вот и все, мой генерал. Вот и все, дорогие академики и светила. Вот и все, Ламст. Наконец-то я разгадал загадку. Я давно забыл эти романы, не то вспомнил бы все, понял бы все гораздо раньше…

Предположим, что существует негуманоидная разумная раса, умеющая многое из того, что мы пока не умеем. Не будем пока ломать голову, откуда они к нам прибыли и как к ним угодил Бауэр.

Предположим, что у них самих никогда не было художественной лите-ратуры и каждый кристаллик из библиотеки Бауэра они приняли за конкретную информацию о Земле и ее человечестве, каждый кристаллик облекли в плоть и кровь и стали искать в созданном разумное начало, которого никогда там не было — такие уж книги, за редким исключением, собирал бедняга Руди…

Я кропотливо перебрал все названия. Герои моей второй галлюцинации, свидетели убийства Кеннеди — герои нашумевшего в свое время романа Вудлера «Тысяча лет от рождества Иуды». Штенгер вынырнул прямиком из бестселлера «Ангел в грязи». И с остальными, без сомнения, то же самое — главные и второстепенные персонажи…

Что же в таком случае должны были думать пришельцы, наблюдая Штенгера, Проповедника, Несхепса с компанией? Бессмысленную вражду вурдалаков и Команды? Сытых бездельников? Если сами обитатели этого мира поняли, что он нелеп и не имеет ни будущего, ни целей, то какой вывод должны были сделать пришельцы?

Они могли с точки зрения той информации, которой располагали, сделать и такой вывод: Разум и странные двуногие существа не имеют между собой ничего общего. Поэтому Бауэр и сидит возле обломков «Орлана» выпотрошенной куклой, поэтому Ревущие Холмы сопротивляются любым попыткам приблизиться к ним. Боюсь об этом думать, но, похоже, они махнули рукой на свое творение, и эксперимент продолжается только потому, что каждый уважающий себя ученый считает своим долгом довести опыт до конца. Быть может, их этика и мораль не позволяет разрушить однажды созданное. Хватит ли у них смелости и объективности сделать новые выводы, когда я вплотную подведу их к этому?

— Блестяще. — Кто-то несколько раз хлопнул в ладоши. — Просто великолепно.

Я вскочил. Рядом стоял Мефистофель, он был точно таким, как во время нашей первой встречи, но теперь я уже не считал его пришельцем, я знал, что и он сошел со страниц, правда, не «Фауста», — «Зачарованный лес» Шеммеля…

— Привет, — сказал я.

Он галантно поклонился Кати и подал мне узкую ладонь — тонкие пальцы в самоцветных перстнях.

— Чем обязан? — спросил я не очень приветливо.

— Всем. Всем, что вы здесь натворили.

— Ничего особенного я здесь не натворил.

— Как знать… Давайте отойдем.

Мы отошли от машины метров на двадцать.

— Я вас поздравляю, — сказал он.

— Значит, я угадал?

— Угадали.

— И вы тоже…

— И я, — сказал он.

— Послушайте, — сказал я. — Все я понимаю, кроме одного: где же вы сами, у какого берега?