Румбо - [43]

— Стоять, падло! — в руках кудрявого жирдяя в униформе тускло сверкнула сталь: он быстро прицелился и выстрелил дважды.

Румбо рухнул как подкошенный, забрызгав мозгами ступени.

Завыла сирена, и прощально мигнули фонари наверху.

Перевернувшись на спину, увидел Лёху с Нерестом, 3ою и Ефима Тимофеевича.

Румбо лежал на холодном полу своей камеры, а они возвышались над.

Было промозгло, воняло лаком и рвотой.

— Пускай остынет маленько! — Ефим Тимофеевич щелкнул рубильником, ботинок Лёхи-и-Нереста врезал под ребра. Дверной проем выпустил свет, мелькнул тенями и затворился с грохотом роняемого в могилу гроба.

Пустое пространство

Ефим Тимофеевич вставил магнитный ключ в щель, и металлические створы разомкнулись. Они вошли в просторное помещение с обоями из сиреневой шерсти, сферическим потолком, низким обтянутым светлой кожей диваном и матово-черным диском журнального столика.

Расселись. 3оя налила в бокал «Нарзана», вооружилась пультом климат-контроля.

— Ну, чего делать-то будем? — спросил Лёха, ковыряя мясо на лице, — если просядемся на этом челупане?

— Не просядемся, не конбобось… — покрутил молоточками Ефим Тимофеевич, — дай наладить связь, а уж мы свое возьмём… меркантильным я никогда не был, и Румбо-17 у меня не самый лучший экземпляр…

— Но ты говорил, у него мокрые ладони? — отложила пульт 3оя.

— Кто говорил, я?

— Это я говорил, — поднял палец Лёха, — а мне передал Нерест через анальный зонд.

— Нерест, ты действительно передаешь ему информацию прямой кишкой? — 3оя вскинула брови.

Нерест кивнул.

— И ты сказал ему, что у Румбо мокрые ладони?

Нерест кивнул снова.

С минуту они молчали.

— Вон как оно, дело-то поворачивается, Ефим Тимофеевич! — посолил лицо Лёха.

— А как оно, по-твоему, поворачивается? — тот вцепился в колени руками.

— А так, что скоро молнии в тумане свадьбу русскую сыграют! Руки-то у него не заводные, и карусель в голове не сто копеек стоит.

— Не сто копеек, говоришь… — Ефим Тимофеевич отогнул крышку у банки кабачковой икры, — хорошо, пускай не сто копеек. Пускай даже не рубль двадцать. Это мне не будет суматошно. Мне суматошно, когда я вижу, как мои коллеги шелестят бациллами: вот это мне суматошно, да… я на них рассчитывал, как на смену поколения, в рот его ебать… а они пошли на случку с бестолковкой как дырявые гвозди! И мимо кассы, всё — мимо кассы…

— Но я ведь «журавлей» предупреждал, чтоб не трясли кабинкой! — возразил ему Лёха, а Нерест кивнул.

— Ты предупреждал? — скривилась 3оя, — еще скажи, что Соломон не причесал зарплату… Чимпаро на твое произношение мы ложим!

— Прическа — королеве не чета! — погрозил пальцем Ефим Тимофеевич, — а я бараньи головы блюду! А коль скоро наш народ без чистогана решил остаться, тут все вопросы не ко мне, а к Главному Силовику: буду на репе струиться.

— А Главный Силовик тебе скажет: почивай! — усмехнулся Лёха, а Нерест кивнул.

— И морду в стакане перевернет на рубль двадцать, — поддержала его 3оя, намазывая кабачковой икрой разрезанный вдоль французский батон.

— Вот я и думаю, что вы всегда так рассуждаете… — прищелкнул пальцами Ефим Тимофеевич, — но ведь если пройти в калитку, да положиться на случай, это очень многое сразу поставит на карту. Наша с вами репутация: это, во-первых. Репутация Главного Силовика: это, во-вторых, затем… по кругу. И после круга, в общем, ланч тайм, и всё такое, как у иностранцев ёбаных принято, когда они кутерьмою совьются там у себя на залупных раковинах… по мне прическа виновата, надо же! А мне по прическе, что виноват. Я на слепую гору не обезьяна! Тогда сказал, и сейчас повторяю. Потому что все привыкли только о себе думать, а об общем деле — это нет, как же, мы в изумлении… ну так и прожуйте свое общее дело вместе с кубиком! Плещеев и команда, бля, половозрелых космонавтов…

— Залупной раковиной по голове не постучишь! — едко захохотал Лёха, — у честного трудяги всегда найдется пара лещей для подружкиного вымени! А ты не психуй. Ложись и паласато. Разуверился в нас, Ефим Тимофеевич, так и скажи на летучке: считаю, мол, что товарищи наше доверие не оправдали, и Главный Силовик просрался жёлтым корнем. А если кто по факту имеются возражения, попрошу в порядке живой очереди к секретарю, и оставлять записки ртутные. И мы всё разберем и посмотрим. И вынесем дружно вердикт. И пусть затрубят вместе с нами.

— Затрубят-то они, затрубят… да толку в трубе той уже не будет! — Ефим Тимофеевич пристукнул копытом.

— Это почему это?

— Это по тому это… по кочану это. Мимо женской влаги не пройдешь: остановишься, пошуршишь мандовошкой в салатовом. Вот так точно и рукамодей, если ранец не проветрил.

— Почему это не проветрил… проветрил! — обиженно буркнул Лёха, а Нерест кивнул.

— А раз проветрил, должен знать: молва крива на вымя. И жрёт салага мой хрусталь, и в колбасе нашел счастье. В самой простой колбасе, представь себе. И я покупаю ему эту колбасу. Не часто: чтобы не баловать. Чтобы он экономил, не съедал всю за один день. И он её экономит, затягивает по ломтикам… например, смолотит пудинг — а потом колбаской сладенько так закусит… Мир дому твоему, называется. И на соседей кивать мне нечего! Сам сосед. Сам науку быта на педалях изучал! Прогнёт рекомендация бражника, или не прогнёт… на всё свое понятие имеется. И это понятие — натянуто как струна. Или как календарь. Отрывной календарь безвозмездных пространств…