Руководящие идеи русской жизни - [18]

Таким образом, основные формы Верховной власти в своем развитии представляют много видоизменений. Один и тот же тип представляет разные виды. Историческая жизнь, протекшая со времени греческих республик и персидской монархии, не может не представить нам множества новых разновидностей, то есть подразделений власти, наблюдение которых, в свою очередь, не может не бросать свет и на смысл основных «типов». Чем больше мы знаем разновидностей, чем яснее познаем их отличия, тем точнее можем мы определить, в чем именно состоит их общее типичное содержание. Перед наукой здесь поныне остается огромное поле доселе неисполненной, нередко почти нетронутой работы.

Современные демократии, например, развиваются на почве, во многом отличной от древней. Нравственное состояние наций, выдвигающих демократическую Верховную власть, всегда имеет нечто общее; но и различия нравственного состояния Франции или Америки от Рима или Греции — огромны. Точно так же и монархическое начало, развиваясь, например, в Западной Европе, в России, на магометанском Востоке, в Китае, не только родилось не из вполне одинакового содержания национального духа, но и при дальнейшем развитии испытывало далеко не одинаковое воздействие среды.

Различие явившихся, таким образом, разновидностей представляется очень существенным, а между тем как бы не сознается политической наукой. Особенно мало и плохо обследован именно монархический принцип.

Причина этого заключается в том, что европейскоамериканский мир, стоящий во главе умственного развития современных народов, уже почти не имеет возможности непосредственно наблюдать действия этого начала власти. Современное умственное движение западного мира совпало с захирелым состоянием монархического начала.

Известный Ф. Ле Пле справедливо устанавливает, что изучение всякого общественного явления может быть производимо лишь на цветущих образчиках его, то есть в тех, в которых проявляются законы жизни его. Только узнав их, мы можем переходить к явлениям патологическим.

Современная политическая наука в Европе, наоборот, обречена изучать монархическое начало народов по образчикам больным и умирающим. Ошибки этого наблюдения могла бы легче всего исправить русская наука, так как она имеет перед собой возможность наблюдать эту форму власти в образчиках нормальных. Но, к сожалению, наша наука лишь в самое последнее время начала приобретать сколько-нибудь самостоятельный характер, осмеливаясь выходить из роли простой компиляции европейских наблюдений и выводов. Она еще почти ничего не успела сделать, а между тем при первых же проявлениях ее самодеятельности перед ней становится, например, такой важный вопрос, как различие между абсолютизмом европейской монархии, самовластием Востока и Самодержавием русской. Вопрос об этом различии, можно сказать, даже не затронут русской наукой, а между тем без разъяснения его монархическое начало власти остается чем-то непонятным.

При наблюдении, например, абсолютизма мы положительно не схватываем никаких существенных отличий монархии и демократии; конечно, абсолютизм есть исторический факт, и, стало быть, несомненно, что монархическое начало способно приводить к абсолютизму. Но если бы мы не знали о монархии ничего больше, кроме этого, она являлась бы настоящей загадкой. Каким образом начало, столь родственное демократии, может быть с ней во вражде, каким образом оно может даже возникнуть, как нечто особенное и держаться столетия, не имея никакого собственного содержания?

Только наблюдение других разновидностей монархического начала способно объяснить судьбы этого принципа, развившегося в абсолютистскую форму, и показать, возможно ли в ней усматривать форму типичную.

Из числа этих других разновидностей особенного внимания заслуживает Монархия Самодержавная, так как в ней мы находим монархическое начало строго выдержанным и в то же время наиболее доступным наблюдению. Для нас, русских, по крайней мере, Россия и отчасти Византия представляют наиболее благодарное поле наблюдения. На нем мы и должны особенно остановить внимание. Но прежде чем рассматривать проявления самодержавной формы монархической власти, необходимо задаться вопросом о том, каким образом власть единоличная превращается в монархическую?

XVI Переход единоличной власти в Верховную. — Диктатура и монархия. — Свойства единоличной власти

Ясно и бесспорно, что монархия составляет проявление единоличной власти. Но не менее ясно, что не всякая единоличная власть составляет монархическую. Что же превращает единоличную власть в монархию? В древности к этому вопросу не присматривались с большой точностью. Монархом считался и персидский царь, но монархами назывались и тираны. Различали правомерную и извращенную формы монархии в зависимости от того, направлялась ли власть на благо народа или самого правителя. Такое определение скользит по поверхности вопроса. Здесь дело сводится к личности правителя, и образ правления определяется всецело его способом. Сведенные на такую субъективную почву явления власти потеряли бы всякую объективную основу. Между тем и в древности было достаточно фактов, показывающих, что, помимо способа своего употребления, образ правления заключает в себе нечто особенное, ему самому по себе присущее. Пизистрат думал о благе народа, конечно, не меньше Камбиза. Но все-таки греки не мирились с «тиранией». В Персии же самый возмутительный способ правления не изглаживал в сознании нации приверженность к «монархии».